Давно прочла и взяла на вооружение один из афоризмов Г.К.Лихтенберга: «Из общеизвестных книг следует читать лишь самые лучшие, а затем только такие, которые почти никто не знает, но авторы которых — люди с умом». Книгу Дастана Кадыржанова «История про Хорошего и Доброго Парня» (Роман-верлибр. В 2-х кн. М.: Художественная литература, 2013) можно отнести к малоизвестным прежде всего потому, что её тираж — 1000 экземпляров. А в том, что автор — человек с умом, обширным кругозором и творческой фантазией, не усомнится ни один из читателей. Время, отведённое на её чтение — это время, не потраченное зря.
Стиль, отвечающий теме
Объём романа-верлибра впечатляет. Роман состоит из 2-х книг, каждая более 600 страниц. Это, например, объем поэм Гомера или «Фауста», «Войны и мира» или «Человека без свойств» Роберта Музиля. Не буду гадать, почему автор избрал такую форму для своего романа. Это его воля. Лучше постараемся его понять. Верлибр — это форма свободного стиха, без рифм, разбитого на метрически несоразмерные строчки. Верлибр современен. Его легко читать. Это любимая форма многих сегодняшних поэтов и рэперов. Вот фрагмент монолога Голодного (он же Сатана), обращенного к Хорошему и Доброму Парню:
«...Ты нормальных Дисциплинированных бесов-то выгнать не в состоянии, Изгоняешь всяких придурков, которые бравируют Своим присутствием в человеке В виде всякого бессистемного эпатажа.
Ты попробуй изгнать тщеславие, обжорство, Жадность, пренебрежение к людям, необразованность, Безудержное накопление капитала, иезуитство, Юродствование во Христе, мнимую религизность, Тиранию, лицемерие, двойные стандарты.
Попробуй изгнать хамство, бескультурие,Разделение по вере, фанатизм, эгоизм, равнодушие, Наркоманию, проституцию — вот это я понимаю, вызов. А Ты тут ходишь по Галилее и по Самарии И разыгрываешь из себя чудотворца».
В.И. Суриков Искушение Христа. 1872
Повествование идет от первого лица, но кто этот рассказчик, станет ясно в конце романа. Он начинает историю очень буднично: «Это было давно… Жил там Человек, Хороший такой, Добрый». Однажды он шел по улице, а Бог проходил мимо и заговорил с ним: «Ну, и что Мне теперь со всем этим делать, /С тем, что Я понасоздавал тут в Израиле, да и во всём мире?». А Парень ему отвечает: «А чем Ты, Алахи, недоволен?»; «Ведь Ты же справедливость разве придумал?» И Бог соглашается:
«Да, правда, не придумал справедливости Я. Ведь должен быть кто-то богаче и талантливее, Кто-то с медицинской страховкой, а кто-то нет. Разве не от самого человека это зависит, То, какое место он займет в мире, Мною созданном?»
И Бог дает задание этому встречному: «Ты спроси людей — может, Я что-то не так придумал? /Может, плохо это — царства человеческие?». Это событие становится завязкой вечной истории:
Именно в этот миг мир изменился Навсегда-навсегда-навсегда. И Парень наш Хороший и Добрый изменился Навсегда-навсегда-навсегда.
Рассказчик свидетель не только этого происшествия, но ему известны и будущие события (как лирическому герою в стихотворении Б.Пастернака «Рождественская звезда»):
Потом, это только потом, будут разные люди, Императоры, апостолы и Мартин Лютер. Потом-потом будут мусульмане и из них выйдут другие мусульмане, Потом-потом будет много пап, а Мама всегда будет одна. Потом будет очень много разных событий!
Строчки верлибра объединены в пятистишия, и эта особенность сохраняется на протяжении всего романа. Весь текст разбит на сорок объемных глав (это пронумерованные стихи), многие из которых имеют заглавия. Редко какой из сорока стихов не имеет эпиграфов: одного, двух, даже трёх. Источниками эпиграфов являются сакральные книги, притчи, цитаты из произведений философов, поэтов, писателей.
Полистилистика романа-верлибра проявляется на уровне лексики, где высокий стиль соседствует с просторечием. В романе много научных терминов, понятий, иноязычной лексики периода глобализации, например: ноутбук, ток-шоу, алгоритмы, тренд, фрактал, аттрактор, бизон Хиггса, флуктуация, перформанс, панк-музыка, комиксы, наклейки, мобильный телефон, «фундаментальный этический разлом», автопром, «эклектический креатив», бифуркация, искусственный интеллект, суперэтнос, климатические изменения. В тексте романа курсивом или прописной буквой выделяются ключевые фразы, слова-концепты, которые становятся проводниками авторской интенции, идейного пафоса: Путь, Тропинка, Дорога, Книга, Друг Возлюбленный, Хороший и Добрый Друг, Поступок, Душа, Вера, Честь, Страх, Сомнение и другие. Все эти маркёры являются результатом тщательной работы автора над текстом. Они должны подвигнуть читателя понять роман не только как увлекательное повествование, но как тайнопись.
Пространство, в котором происходят события, можно назвать миражным: оно то расширяется, то сжимается, а в художественном времени сосуществуют давнее или ближнее историческое прошлое и настоящее. Читатель должен ориентироваться в этом историческом миксе, где рядом с Римской империей присутствуют Соединенные Штаты, которые «объявят» римлян «своими прадедушками». В романе возможно всё. Например, Леонардо может рассуждать о чёрном квадрате Малевича: «Что изображал Малевич в своём квадрате?/ Может, это и не геометрическая фигура вовсе,/ А отображение теории единого поля?/ А может, просто Кааба?». Вся большая история человеческой цивилизации ассоциативно или событийно оживает в художественных реконструкциях и концептуально выстроена в произведении.
Для концепции книги очень важны глубинные религиозные и мифологические связи иудаизма, христианства, ислама. Это подчеркнуто соседством эпиграфов и равноправным присутствием на страницах книги имён: архангел Гавриил — он же Джабраил, Даджаль — он же Антихрист, Машиях — Мессия, Иисус — Иса, Иблис — Дьявол; понятий язычество и джахилия, грех и ширк.
Пророк Мухаммед и Джибриль. (Т. Hosemann, 1847) Источник
Мариям и Иса. Древняя персидская миниатюра
В Стихе 30 описано то, что традиционно называют Преображением. В романе Учитель признается ученикам, что настало время «поговорить с небесами на одном языке». Он просит трех учеников пойти с ним. Рассказчик пишет: «Я поплелся с ними, /Сжимая в руке перья, папирус и пергамент. /Мне тоже было страшно. /Братья кутались в свои одежды, словно от холода». Кадыржанов создает свою фантастическую, но впечатляющую версию событий на горе Фавор. Автор подробно представляет удивительную встречу Учителя и Великого Араба — так назван пророк Мухаммад. Он является на рыжем коне, имя которому Бурак, с кривым аравийским мечом, и на щите его надпись: «Не меч всесилен, но Книга».
И, подойдя к Возлюбленному, обнял Его. «Вот и встретились», — волнуясь, произнёс Великий Араб. «Как всегда», — улыбнулся Учитель. «На этот раз не я несу тебе решение Аллаха Всевышнего. В моей руке лишь часть его!»
Мухаммед верхом на Бураке. Миниатюра художника тебризской школы Султана Мухаммеда к «Хамсе» Низами Гянджеви .
Прощание пророка с Богочеловеком тоже трогательно — ведь он знает, какие страдания тому предстоят: «Великий Араб заплакал и, резко пришпорив Бурака, /Унесся во тьму, прошептав: «До встречи, ахи». (Ахи (араб) — брат мой)
Одна из объемных глав (Стих 25) первой книги называется «Архитектор». Фома рассказывает историю своей мечты: построить храм, который не похож ни на один из существовавших. Но начиная с периода юности, все, признавая его талант, всегда сравнивают построенное им с другими, пусть даже великими, строениями. Жизнь его, как и жизнь Вечного жида, длится много столетий. В один из последних периодов он, отчаявшись, позволяет своей фантазии раскрепоститься и создает здание, в котором смешивает стили разных эпох и народов. И удивляется тому, что только тогда его провозглашают создателем нового, своего стиля.
Мне кажется, что история этого архитектора дает ключ к пониманию синкретизма и эклектики стиля романа-верлибра, который тоже являет собой смешение жанров, сюжетов, пафоса и сатиры, вечного и злободневного, поэзии и прозы. Визуальный ряд романа написан так, что читатель ощущает сильное влияние живописи, архитектуры и кинематографа. Картины и фрески Леонардо да Винчи, картины Питера Брейгеля, Босха, Гойи, Николая Ге и сцены распятия, созданные великими художниками, портреты Марии Магдалины, пейзажная живопись — всё это влияет на описательный и нарративный строй романа.
О маргинальности романа-верлибра свидетельствует и многообразие жанровых форм, которые вместил авторский текст. Неомифологизм и десакрализация евангельских текстов соседствуют с такими жанрами, как: притча, диалог, авантюрная новелла, биография, жизнеописание, исповедь, поучение, молитва. В Стих 25 включены два увлекательных и поэтичных вставных текста, которые носят название «Первая легенда тюрков» и «Вторая легенда тюрков». Отдельная глава (Стих 28) называется «Притчи». В ней описаны несколько дней беседы Учителя с учениками. Свои мысли Учитель иллюстрирует притчами, а ученики (Иуда, Иоанн, Левий Матфей, Фома, Варфоломей, Филипп, Кифа, Фаддей, Иаков Алфеев, Иаков Заведеев, Андрей) спорят или соглашаются с ним, но всегда иллюстрируют свою точку зрения новыми притчами, которые они слышали. Это притчи о Ходже Насреддине, притчи буддийских монахов, суфийские притчи, японские, китайские, притчи инков.
Вся сложность формы романа-верлибра не исключает занимательности и напряженности повествования о событиях, которые по-своему реконструирует и переосмысляет автор.
Двенадцать спутников Учителя и Друга Возлюбленного
Читавшие роман, вероятно, сразу догадываются, что основой сюжета становится евангельская история о земной жизни Богочеловека, который представлен сначала как просто «Хороший и Добрый Парень», как называет его рассказчик. Двенадцать его спутников называют его Другом Возлюбленным, Учителем, а он считает их братьями, друзьями и только потом учениками. Кадыржанов подробно описывает внешность, характер, привычки, историю жизни каждого из двенадцати.
Эти двенадцать носят имена апостолов и значит ведут свою родословную от них, но это литературные, то есть вымышленные персонажи. Автор романа придумывает каждому длинную биографию, в которой персонаж становится свидетелем и участником многих событий, прежде чем попадёт в круг избранных и призванных.
По моему мнению, эти большие вставные драматические и трагические новеллы-исповеди — самое интересное в творческом замысле автора.Каждый рассказывает о себе, даёт оценки своим поступкам, негодует, раскаивается, жалеет об ошибках, оплакивает потери и смерти близких, а потом получает слова утешения и напутствия от Учителя и Друга.
Собрав всех вместе, беседуя на разные темы, Учитель в определенный момент неожиданно обращается к одному из сидящих с предложением рассказать о своей жизни. И первым рассказчиком становится Петр, носивший имя Шимеон, получивший прозвище Кифа, что на древнееврейском означает «камень». Тринадцатый стих романа называется «Камень» и начинается с обращения:
«Расскажи, Кифа, про Путь свой до дня сегодняшнего». Тихо костер потрескивал в пустыне, Тихо звенел монетами Иуда из Кириафа. Тихо презирали нас звёзды за то, что мы не на работе И завтра на неё не пойдем — всё уже решено.
И Кифа, «рыбак из простой семьи рыбака», начинает рассказывать свой путь с самого детства. Рассказ звучит очень актуально и для нашего времени: это история сильного, вспыльчивого молодого человека, которому надоело быть «лузером» и видеть унижение отца. Он пошел на службу к сильным, сумел организовать свой «бизнес», согласился, что всё «решается с помощью денег. /Все двери откроются за злато, даже двери храма». Теперь Кифа раскаивается во многом, считает «талант — своим проклятием»: «Не был бы я организатором талантливым…., не попал бы я в этот круговорот порока».
Иной путь прошел Матфей. Его рассказу посвящен Стих 16, который носит название «Воскресшее сердце», а исповедь начинается словами: «Ты, Кифа, говорил, не играй с властью, с сильными мира,/ А я ведь и был этой самой властью».
Стих 18 назван «Воин». В нем Шимеон Зелот рассказывает, как он не послушался и выбрал путь своего отца, тоже стал воином, убивал, стал террористом, был контужен. Он вспоминает, что видел в жизни то, что изображено на офортах Гойи, говорит, что война затягивает молодых своей мнимой простотой: «Там враг твой виден, известен — вот он перед тобой. /Критерии просты, как сборка и разборка «Калашникова». Шимеон признает вину, просит прощение, благодарит, что его приняли в круг братьев.
Ф.Гойя. Офорты из серии «Бедствия войны». 1810-1812
Из этого краткого пересказа видно, как создаёт свои образы автор романа. Не так, как Томас Манн в эпопее «Иосиф и его братья». Казахскому романисту важны не только историческая достоверность и точность отдельных реалий быта, психологизм, драматизм. Он стремится достичь максимального обобщения и создает мегаобразы, каждый из которых строится на доминанте.
В Стихе 29 Филипп, в прошлом школьный учитель, выпускник Иерусалимского пединститута, свою исповедь начинает словами: «Я тот, кто наивно полагает, /Что он является творцом человеческих судеб, /Зодчим личностного фундамента, /Лишь на том основании, /Что он владеет временем детей». Он называет школу «первым тоталитаризмом», с которым дети встречаются в мире. Для Филиппа дети — это «симбиоз ангелов и маленьких чудовищ»:
«Бог детей не создавал и не программировал в них Себе подобие, Он создал людей сразу в виде двух особей, Никогда не ведавших, что такое детство».
Этот школьный учитель рассказывает о своей работе в небольшом еврейском городе, в котором дети жителей враждуют с «пришлыми», «не нашими» — детьми-сиротами, отцы которых взяты в римскую армию. Старейшины города принимают мудрое решение: усыновить всех и тем самым искупить вину взрослых и выполнить нравственный долг перед своими и не своими.
Далее Филипп рассказывает о реформах образования, которые развалили школу. Учителя стали уходить в бизнес, оставлять школу, а бывший директор говорит, что для себя он остановил время и живет в «остановившемся времени». Конечно, в том, что и как рассказывает Филипп о школе и «римских реформах», читатель узнает ситуации и реформы дня сегодняшнего. Кадыржанову и здесь удается, соблюдая историческую дистанцию и повествуя о периоде римской империи, передавать атмосферу современной эпохи глобализации.
Стих 31 носит название «Царь». В нём будущий апостол Нафанаил рассказывает свою историю — историю последнего фараона Египта. Он прожил три жизни. Первая — это жизнь 14-летнего фараона, который отказался превратиться в изгнанника, царя без царства, а значит выбравшего смерть. Своему воспитателю он говорит:
«Я же сжимаю за пазухой и сберегаю Нежного и ранимого сокола, олицетворяющего собой Мой красивый и гордый народ, Который, кроме меня, ни в ком не увидит указа судьбы о будущем. И если я буду словно заяц спасать свою шкуру, То просто утеряю это право — беречь дерзкую птицу».
Принять окончательное решение ему помогает ангел, который показывает ему монархов разных времён и народов: последнего джунгарского царевича, французского короля или сына Ивана Грозного, Бонапарта и других, — которые тоже оказывались в ситуации выбора. И последний фараон принимает решение, зная, что смерть его на острие меча Октавиана, а «бессмертие в сердцах этих простых людей». Он понимает, что «нельзя отказать в мечте своему народу». Но умирающему от раны не дано пройти путь, который описан в Египетской Книге Мертвых. Автор романа описывает впечатляющую картину, когда навстречу спускающейся в мир мертвых душе выходят четыре огромных пса с человеческими глазами. Они говорят с ней, приказывают вернуться назад и называют новое имя бывшему фараону и действительную дату его нескорой смерти.
Далее Нафанаил описывает 30 лет своих странствий по землям разных народов и свое пребывание на планете Нибиру, где наблюдает разрушение Золотого века переселившихся на планету людей другими переселенцами, у которых татуировка «глаз на ладони». Так представлены в романе теории масонского заговора. Страннику удается спастись, вернуться на землю и тут встретить Хорошего и Доброго Парня, который обещает ему «Дом Светлый и Вечный». Как и у других рассказчиков Встреча с Учителем происходит в момент, когда все варианты возможных поисков истины, счастья, цели исчерпаны и человек находится в ситуации отчаяния.
Стих 33 назван «Великая Всемирная Революция». В нем будущий апостол Андрей рассказывает «свой Путь до дня сегодняшнего». Его, талантливого программиста и хакера, друг приглашает в США участвовать в необычном проекте по моделированию и прогнозу всемирной социальной революции. В проекте участвуют ученые, специализирующиеся в разных областях науки, приехавшие из разных стран. Эта глава романа написана как технологический и политический триллер с трагическим финалом. Сюжет этой истории в наибольшей мере приближен к современности и насыщен именами историков, философов, политиков (Маркс, Ленин, Гитлер, Сталин, Де Голль, Че Гевара, Горбачев, Фрейд, Юнг, Тойнби, Фукуяма, Шехтер, Маслоу, Лев Гумилев).
В Стихе 34 «Ангел» Фаддей рассказывает свою фантастическую историю, в которую не может поверить никто. И только встретившись взглядом с Учителем, Фаддей понимает, что тот всё знал о нём и раньше. Нынешний Фаддей был бессмертным ангелом, которому на небесном совете было поручено помочь Учителю собрать двенадцать учеников. Он признается, что был рядом с каждым в момент выбора и отчаяния. Но, исполнив поручение, ангел делает свой неожиданный выбор: просит сделать его человеком, то есть лишить бессмертия и дать душу. Все это ради того, чтобы войти в число двенадцати. Приведу разговор ангела с Архангелом:
«И как ты представляешь, чтобы я это организовал?» — «Очень просто, брат, завтра умрёт Фаддей — Любимый брат моего лучшего друга, Иакова Алфеева. Его не спасти — я предпринял всё что мог.
Я просто переселюсь в его тело, И всё. Только знаешь? У меня же появится душа! Я пришел к Фаддею и спросил его согласия, И он сделал свой выбор.
Конечно, не читавших этой книги, интересует, что же расскажет о себе Иуда иш-Крайот (так он именуется в романе). Стих 20 называется «Лицедеи, они и нищие духом». Рассказ о своем пути, Иуда начинает с рассуждения о том, какую власть над душами человеческими и над историей имеют политики. Он это рано понял: «Я — политтехнолог, социоархитектор, пиарщик, /Мастер психологии масс, think tank, коммуникатор, /Мозговой трест любой политической победы». Его карьера началась с первого рекламного ролика. Он знает, как «убедить человека купить какой-нибудь ширпотреб», понимает силу «профессиональной пропаганды», манипуляции и провокационной рекламы. Одна из его успешных кампаний состояла в том, что он через юристов цинично убедил народ, что власть императоров гораздо гуманнее «патриархальной Республики». Иуда честно признается, как, будучи втянут в политические игры, выдал Иоанна Крестителя. Таланты Иуды были использованы, а он получил за предательство только похвалу и «пару сигарет». Разочарованный Иуда называет себя нищим духом, но Учитель объясняет ему разницу между нищими духом, которые узреют Царствие Небесное, и тем, что «нельзя подменять нищету духа бездуховность». Нищие духом ничего не имеют, остальные же должны делать выбор, решаться на поступок. Позже окажется, что раскаяние Иуды в первом предательстве не спасает его от второго предательства.
Наталья Нестерова. Тайная вечеря. 1990
Оригинальность и сложность творческого замысла Кадыржанова состоит в том, что его апостолы — это люди исключительные не только с момента вхождения в круг избранных, но и в предшествующий период жизни. Они вбирают в себя все лучшие и худшие качества людей, раскаиваются в совершенных ошибках и делают новый выбор. Каждый из них в отдельности соединяет в себе опыт прошедшего, настоящего и будущего, а все вместе они суммируют тот путь, который пройден цивилизацией к моменту встречи с Иисусом и до настоящего времени. Они не случайно избраны. Даже у Иуды Искариота есть своя миссия и свой шанс на новый Путь.
Евангелие от Дастана эпохи глобализации
Мировую литературу, живопись, скульптуру, кино постоянно пополняют произведения, использующие евангельский и библейские сюжеты. Французский писатель Франсуа Мориак в предисловии к своей книге «Жизнь Иисуса» называет ее «дерзновенной». Книгу португальца Жозе Сарамаго «Евангелие от Иисуса» каноническая церковь считает «скандальной». Споры вызывают евангельские главы романа «Мастер и Маргарита». Роман Эрнеста Ренана «Жизнь Иисуса» также, как и роман Дмитрия Мережковского «Иисус неизвестный», считают классикой. Немецкий писатель Фридрих Дюрренматт в рассказе «Пилат» исследует внутренний мир этого евангельского персонажа.
Кадыржанов представил своё понимание евангельского сюжета, но увидел его через призму современности. В романе-верлибре нет исторической реконструкции событий. Его персонажи — это вечные типы и одновременно люди нашего времени.
Одна из важных тем романа-верлибра — это тема Вечного Круга; повторяемости добра и зла; за ошибками следуют прозрения; преступление влечет за собой наказание; мыслям о смерти сопутствует вера в возможность бессмертия; война, будь она на земле или на небесах, должна когда-нибудь остановиться. Но каждого человека судят «по ключевому выбору», который он «обязательно сделает в жизни».
Стихи 35 и 36 второго тома посвящены событиям страстной недели, когда Учитель и Иуда делают свой выбор. В молитве в Гефсиманском саду Учитель, Друг Возлюбленный предсказывает будущее и просит отца остановить Круги Времени. Он видит, как приходят новые тираны, видит, как «слепота усиливается», видит «Иерушалаим земной разделенный»; лжепророков и новых Цезарей на монетах.
Абба! Вижу юношу в будущем, страдающим Так же, как я, это я? Вижу парней Хороших и Добрых, Погибающих, но не изменяющих себе, Это ты?
Вижу распинающих их, смеющихся и праздных после казни.
Это мы?Вижу тело, терзаемое ястребами, которые птицами не рождены. Вижу страны, несущие свои троны И строящие новый Вавилон.
Джованни ди Паоло. Христос в саду. 1445. Ватикан
В конце молитвы он обращается с одной просьбой и просит за своих братьев-учеников: «Про братьев прошу у Тебя. /Мальчики сделают всё сами, сами найдут Тебя на Пути./ Просто — /Не дай забыть их имена».
Сцены суда и казни написаны в виде палимпсеста — то есть как современный текст на сакральном тексте: имена и события остаются, но всё действие обрастает деталями нашего времени, в которых преобладают сатира и гротеск. Появляется желтая пресса, имиджмейкеры, Дисмас и Гестас, адвокаты-тезки двух разбойников. Суд и казнь начинают напоминать хорошо подготовленное и циничное шоу, а толпа ждет зрелища.
Зевая и веселясь, они переминались с ноги на ногу, Ожидая праздничного шоу. Ведь назавтра был Песах, А что ещё есть из лучших развлечений, Нежели казнь какого-нибудь разбойника к Песаху?
Кто собрался в этот день на площади, Кто прильнул к экранам телевизоров, Досадуя на множество рекламы в паузах, — Все ждали завершения этой интересной истории, Которую, скорее всего, придумали иерусалимские продюсеры.
Квентин Массейс. Христос перед народом. ок. 1515
Все пытаются понять, кто этот преступник: «пророк непонятный, экстрасенс или коммунист». «Все суетятся, но достают телефоны /И успевают всё запечатлеть на них, чтобы потом /Образцово всё выложить в глобальных сетях». Персонажи из толпы обрисованы так, что они напоминают химерические образы Иеронима Босха: «из толпы вышел человек с рыбьим лицом и закричал»; «многое решат люди с лисьими лицами»; «они были похожи на разгневанных верблюдов».
Предательство Иуды уходит в тень, на первый план выходит лицемерие Каиафы, соглашательство Пилата, который хочет поступить «по-человечески», но «система заставляет его поступать» как человека системы. Пилат — «просвещенный колонизатор», который умеет угодить всем, он проповедует «толерантность культур», защищает стабильность, но после разговора с приговоренным он колеблется:
«Как же будет мне истинно поступить? Как правильно — я знаю, Как выгодно — тоже знаю, Как жестоко — тоже могу себе вообразить. Но как будет выглядеть поступок Истинного величия?»
Христос перед Каиафой. Н. П. Шаховской. Мозаика храма Воскресения Христова
(Спаса на крови). Кон. XIX века. Россия. Санкт-Петербург
Сцена казни описана кинематографично, и в ней драматизм сочетается с сатирой и злой иронией. Карикатурно описано поведение адвокатов, которые дирижируют клакерами; Каиафы, который «ободряюще» размахивает руками перед «хором кричащей элиты»; умного первосвященника Анны, который говорит Пилату: «Нам нужно, чтобы система в лице тебя /Приняла важное и нужное решение». Но тогда: «Ты запираешь над собой Небеса / И умываешь руки».
В Стихе 38 «Альфа и омега» описаны снятие с креста, самоубийство Иуды, исчезновение тела, сомнения учеников, явление им Учителя Возлюбленного и благословение от Архангела Джабраила, носителя Духа Святого.
Посланник Небесный словно глядел на каждого из нас В отдельности жёстким и волевым взором. Потом он стал медленно поднимать руки, Сжатые в кулаки, Пока не принял очертания Креста Тенгри.
В следующее мгновение он опустил голову И, обратив к нам свой ужасный лик, С силой дунул на нас невидимым пламенем, Которое ворвалось в наши лёгкие, Наши сердца, души, жилы и наполненные кровью вены.
Автору романа удаётся передать мгновения озарения и откровения. В предпоследнем стихе «Поэт» (так называет Иоанна Учитель в сцене богоявления) Иоанн описывает свои сны, разговоры с Архангелом о важности свободы Выбора и Поступка, об Апокалипсисе, Антихристе и Великом Суде. И только потом, получив Откровение, Иоанн выходит из темной кельи на улицы города, видит движение людей, вспоминает своих братьев, чувствует одиночество. Но вдруг замечает группу мальчишек со школьным учителем. Один из школьников подбежал и поднял с земли оброненное Иоанном перо, вернул и помчался обратно: «Двенадцать — сосчитал я мальчишек и понял, /Что начался новый Круг». Эта сценка заставляет вспомнить светлый финал романа Ф.Достоевского «Братья Карамазовы»: вечные двенадцать начинают свой жизненный Путь поисков истины во имя победы добра и справедливости.
В кульминационных сценах и развязке читателям, наконец, становится ясно, кто является главным очевидцем-рассказчиком событий прошлого и одновременно повествователем в романе-верлибре. Это Иоанн, к которому Учитель обращается с креста с просьбой беречь его мать и далее говорит: «Тебе отдаю власть Слова горящего. — / Зажги его, если ему суждено гореть».
Иероним Босх
Святой Иоанн на Патмосе. 1504-1505
Напомним, что именно в Евангелии от Иоанна (последнем из четырех канонических текстов) провозглашается важность и созидательная роль слова: «В начале было слово». Позиция евангелиста близка позиции автора, вот почему в романе происходит частичное наложение вечного образа и образа автора.
Заключительный стих разводит образы Автора и Иоанна. Автор рассказывает о трагической кончине каждого из верных учеников: Кифы распятого Нероном; казни Андрея; Левии Матфее, убитом в Эфиопии; как был обезглавлен Иаков Заведеев; смерти Варфоломея, с которого заживо содрали кожу; казни Иакова Алфеева; смерти Фаддея, бывшего ангела; замученного воина Шимеона Кананита; смерти архитектора Фомы, изрубленного мечами; побитого камнями Юного Матфия, который был принят в семью апостолов после самоубийства Иуды. Только поэт Иоанн избежал мученической смерти: «Как попросил Друг Возлюбленный, /Он заботился о Маме его. /И однажды к нему пришло Слово, /О котором уже рассказано».
Историография апостолов, действительно, утверждает, что только Иоанн умер своей смертью. Кадыржанов сохраняет этот факт, но и художественно переосмысляет. Ведь Иоанн не просто летописец, но и хранитель Слова Учителя. Именно ему, владеющему Словом, Архангел открывает сцены Конца света и Суда. Бессмертие Слова даёт бессмертие и тому, кто им владеет. Поэтому Иоанн, как путешественник во времени, оказывается свидетелем событий разных эпох.
В конце романа образная параллель расширяется. Автор, перечисляя все главные изображенные события, неожиданно отвечает на вопрос читателя: «Кто ты, который всё знает до и после всего?». Его ответ: «Читатель, разве ты ещё не догадался? / Я — это Ты!». Последняя фраза романа актуализирует интерактивную позицию читателя, тем самым вовлекая его в круг не только свидетелей, но и учеников. Так в структуре романа реализована триада Иоанн — Автор — Читатель.
Интеллектуальный, неомифологический роман-верлибр Дастана Кадыржанова создан на стыке разных культурных традиций и насыщен животрепещущими проблемами эпохи глобализации. По своему стилю это новый поэтический эпос, в который включены древние и новые жанровые формы. Чтение такого текста обогащает читателя, просвещая его разум и просветляя его понимание исторического прошлого и современного мира.
Сидим дома! Читаем умные и интересные книги казахстанских авторов!