ФБ френд поделился ссылкой на книгу Роберта Робинсона (чернокожий рабочий, приглашённый на работу в СССР в 30-х), где он рассказывает о расизме в СССР. Естественно, началось обсуждение. «Можно верить Робинсону, но расизм я на себе не чувствовал» - написал один Казах. Это и есть стокгольмский синдром? Я не знаю, пусть в этом разбираются психологи. Но парень «вдохновил» меня на этот пост. Пост не претендует на «глубокие знания» по теме, просто ответ-размышление на этот странный коммент.
Помнится, что национальная политика СССР, разработанная лично Сталиным, была довольно откровенной в этом плане: кадровая политика, квартирный вопрос, даже распределение продуктов – во всем предпочтение отдавалось европейской внешности и европейской части страны.
Американский историк Стивен Коткин, чей исследовательский труд в 3000 стр я считаю настоящей историей СССР (меня 10+5 лет кормили ложной историей), посвятил национальной политике СССР/Сталина несколько сотен страниц и не зря: в основе всех проблем пост совковых стран лежит эта странная политика, разработанная страдающим комплексом неполноценности Джугашвили, который в молодости стеснялся своей смуглой кожи и своего грузинского акцента, своего происхождения. Не чувствовать эту Политику в СССР было просто невозможно – ни единого шанса для такого комфорта.
Думаю, что «не чувствовать на себе» говорит о другой проблеме: по каким-то странным причинам, у нас не положено говорить о расизме и люди, возможно, не узнают признаки этого феномена. «Сама такая кап-карашка, а заявляет, что не знает казахского. Как так?» - сказал один молодой казах о казашке. Это и есть расизм, но он не узнает его как таковой. Гугл поиск показывает 49 тысяч результатов этого слова: 10-15% о певце Керимбаеве,остальные - в бытовом употреблении.
Не такое уж невинное слово, каким оно может показаться на первый взгляд. В политику СССР о титульной нации входила и пропаганда о стандартах красоты. Мы можем наивно полагать, что белокожие красавицы идеализировались в устной литературе казахов. Но ведь вполне возможно, что «беленькие» красавицы были включены в казахские эпосы во время «создания» письменной литературы в 20-30-х. Если обращаться к текстам, ни Қыз Жибек, ни Гульбаршын, ни Құртқа не сидят в юртах, как восточные принцессы и секс-рабыни гаремов. Они - физически активные амазонки. У кочевников идеалы красоты должны быть другими. Сайқал, например, привлекательна тем, что она была сильной.
Если даже полагать, что наши эпосы были созданы по образцу персидских қисса или 1001, Шахеразада - интеллектуалка, ее белизна вообще не упоминается. В 1001 арабских женщин (тоже смуглые) отличает от чернокожих рабынь цвет кожи. По сравнению с ними, они белее. Западные исследователи 1001 уже писали об этом. Но интересно то, что в романах казахских писателей 20 века появляется этот стандарт: белая кожа. Как мы знаем, у них у всех жены были либо русскими, либо татарками. Стигматизация смуглых казашек как қап-қарашек, конечно же, результат этой мощной пропаганды.
Повесть «Мектеп» на казахском была опубликована в двух изданиях, и небольшой отрывок вышел на англ. в одном американском лит. журнале. В повести я пыталась описать постсовковые условия, в которых молодой казашке нужно было выживать и мне удалось вызвать у читателей определенную реакцию на названных языках. А вот перевод этой повести на русском никто не захотел опубликовать. Подозреваю, что причина в первой части повести. Она начинается с увольнения учительницы каз языка из-за конфликта с учениками, которые отказываются изучать казахский: «Зачем? Мы все-равно уедем в Россию!».
Есть еще один «неприятный» эпизод: дочь именитого профессора обзывает героиню «мамбеткой» перед учениками и шокированная грубостью казахской Интеллигенции, она впадает в отчаяние. И возможно, еще один «неприятный» эпизод может не понравиться читателям журналов: оказавшись почти на улице, она выливает накопившуюся Социальную Злость на иностранца, преподавателя английского языка: «Конечно, ни я, ни ты не виноваты в том, что я у себя на родине вынуждена обращаться к тебе, неизвестно откуда взявшемуся бродяге!». Нагрубив ему, она понимает, что это кризис.
Парень, с которым она встречается 2 года, не намерен связывать свою жизнь с ней - он намекает, что ее внешность не соответствует принятым стандартам привлекательности и женственности при совке: сығыр көзді қара қыз.
Когда писала повесть, сама удивилась тому, что диалоги получились без натуги натуральными. Потом осознала, что это благодаря нашей вопиющей реальности, о которой мы все умалчиваем. Расизм есть, но мы делаем вид, что его нет. На ФБ бывают глупые стычки, но там обе стороны хороши.
А вот в нашей казахстанской литературе, я заметила, границы довольно четкие: в казахоязычной лит-ре почти нет русских. Если даже есть, они однотипные: казахоговорящие аульчане. В русской лит-ре КЗ редко появляются казахи - обычно неопределённой национальности и с интернациональными именами (Эля, Алька, Зуля, Дамир...).
И как всегда, Лиля Калаус, которая не боится заглядывать в «темные углы», где живут «толстые» и «неуклюжие» женщины с именем Лиля или ходят казахи с печатью «бандит» пересекает их пути в мини-рассказе «О стереотипах»: Героине рассказа кажется, что ее кто-то преследует. Обернувшись, видит огромного Казаха в солдатской форме. Прощаясь с жизнью с традиционно советским «Слава богу, детям осталась квартира!», женщина вдруг слышит робкое: «Тәте, у вас нет немножко денег? Очень хочется кушать».
Я не хочу сравнивать нашу ситуацию с США – там расизм давно приобрел форму неизлечимой болезни. Просто хотела обратить внимание на то, что американцы несмотря на существующий, возможно, увеличивающийся разрыв между белыми и другими, никогда не боялись открыто обсуждать проблему.
Уильям Фолкнер начал исследовать этот вопрос в своих романах еще в 1930-х. Но тогда не все поняли, что Фолкнер наступил на мозоль белых. Даже сам Фолкнер, судя по его высказываниям в 50-х, умер, не успев осознать, что он вытащил комплекс белых на поверхность. Американцам надо читать Фолкнера как библию, ежедневно.
Фолкнер очень страдал из-за своей раздвоенности и пытался понять, что с ним происходит: его чернокожая няня была для него второй матерью и он был привязан к ее семье, но белое окружение требовало от него придерживаться «этикета» и «правил» сегрегации. Это было то, что писатели Викторианской эпохи обходили стороной. ИМХО, тема расизма в Фолкнере круче темы Дрейфуса в романах Марселя Пруста. Пруст был евреем и чувствовал антисемитизм на каждом шагу, а вот Фолкнер – будучи южным, из семьи рабовладельцев, то есть, пропитанный насквозь идеологией превосходства белых, был предельно честен с собой – он не смог закрыть глаза на свое двуличие, двуличие белых христиан. Не смог.
Джо Кристмас («Свет в августе») - белый, но по слухам с «кровью ниггера» - становится изгоем, жертвой белой ненависти, как только он делится этим секретом с кем-то: в первый раз с любимой женщиной, в другой раз с «близким» другом. Так Фолкнер манифестирует комплекс белых. Они давно смешались с черными, стали братьями и сестрами («Авессалом, Авессалом!»), но признать это – никогда! Неважен даже цвет кожи – главное иметь этот объект презрения. Так легче скрыть «свой черный двойник». Кастрация «черной убийцы белой женщины» происходит по неподтвержденным фактам: все ужасно рады, что Джо оказался черным, пусть даже с белой кожей.
Еще один момент в романах Фолкнера заинтересовал меня как Déjà vu - навязывание своего мировоззрения как абсолютно верного. У Фолкнера нерасторопность и терпеливость черного ужасно раздражают истеричного белого. Белый интерпретирует эти качества как леность и тупость.
«Сабыр» сейчас считается мусульманским понятием. Сомневаюсь! Сабыр - это дзэн кочевника. Паника, нетерпеливость и истерика - гибель кочевника, он не мог позволять себе слабость. По мнению «белых» казахов, ауыл қазақтары ленивые, тупые, безпланово размножаются и нерационально тратят деньги. Тон и лексикон напоминают мне ворчание бабушек-вахтерш в студенческих общагах, куда дети нашей советской интеллигенции, кстати, стеснялись заходить. Чем вам не сегрегация?
Нельзя наивно полагать, что это обычное город vs ауыл разделение. С нашим совковым прошлым не все так просто. Раздвоение?
Оно произошло 80 лет назад. Сталин, лишив экономически (слишком!) независимых номадов земли и средств существования, заставил нас вымаливать кусок хлеба у бедного мужика. Таким образом принудил нас отказаться от нашей идентичности Казаха - так называли себя свободные кочевники Степи (Сара Кэмерон). Сталин сделал нас изгоями на своей земле.
Казаха презирали все - русские, узбеки, туркмены, даже киргизы. Казах был стигматизирован на 100 лет. Казахский язык, культура и внешность ассоциировались с чем-то постыдным - с людьми в лохмотьях, с попрашайками у порога других, с бандитами, нападающих на «приличных» людей из-з куска хлеба. Конечно, такие казахи как Шафик Чокин - активные коллективизаторы казахов - добравшись до больших городов, не захотели иметь ничего общего с этими людьми (из восп. самого ученого). В 70-80-х дети «белых» казахов с удовольствием садаптировали слово «мамбет» для неизвестного «постыдного». Примерно так...
Чем больше читаю по теме, тем лучше понимаю этот кризис идентичности среди определенной группы и особенно наш комплекс, граничащий с расизмом по отношению к себе, который мы как расизм пока не узнаем. Но он выплывает на поверхность именно тогда, когда обсуждаются соц. проблемы казахоязычных, как какое-то проклятие: особенно дети совковой интеллигенции встают в буквальном смысле на дыбы. И льется эта ненависть к себе из их уст как мольба - не дай бог иметь что-то общее с ними – эту кожу, этот тупой язык, этот аульский запах.
Поди теперь разберись через 80 лет, то ли это чувство вины на генном уровне (за предков, которые предали своих сородичей) или какой-то другой феномен, похожий на комплекс белых американцев.