Загадка Абая: величайший неизвестный поэт Казахстана (2)

VI. Алаш-Орда

«Киргизская степная газета» сыграла важную роль в истории творчества Абая – многие идеи и даже стихи, в настоящее время приписывающиеся Абаю, впервые прозвучали со страниц этой газеты. Главной причиной было участие Алихана Букейханова, который, вместе с Жусупом Копеевым и, возможно, Шахин-Герейем Букеевым, создал многие идеи и тексты, которые в XX веке будут приписаны Абаю. До 1905 года поэзия Букейханова оставалась анонимной и по большей части неизвестной. В 1905 году Букейханов впервые представил миру «Абая» - неизвестного, не печатавшегося ранее казахского поэта, чьи труды вскоре увидят свет. Создание «Абая» позволяло ему публиковать собственные, всё более многочисленные стихи под псевдонимом – но отнюдь не это было главной целью Букейханова. Он хотел, чтобы новый персонаж стал олицетворением политического движения.

Важнейшую роль в создании аватара «Абай» сыграл политический контекст 1905 года. Почему Букейханов напечатал некролог только в ноябре 1905 года? Почему он ждал так долго? В конце концов, согласно его собственной биографии, «Абай» умер уже в июне 1904 года. Ответы на эти вопросы можно найти в политической ситуации 1905 года. В июне, после массовых восстаний против авторитарной царской власти, прогремевших по всей территории Российской империи в первые месяцы года, казахские деятели объединились, чтобы подать масштабную петицию о лучшей защите имущественных прав и религиозных свобод казахов. Петиция нашла широкую поддержку, продемонстрировав рост свободы самовыражения в Степном крае, но Букейханов понял, что западникам вроде него, получившим русское образование, сложно будет убедить большинство казахов в правоте своих идей.

Мы точно знаем, о чём думал Букейханов в 1905 году, потому что он сам рассказал об этом в статье, изданной под его собственным именем в 1910 году. Эта статья, которая может считаться политическим манифестом Букейханова, обращалась к периоду, предшествовавшему петиции июня 1905 года, когда он тайно встречался с другими представителями казахской интеллигенции, обсуждая содержимое петиции, и столкнулся с существованием раскола между тюркофилами, ориентированными на ислам, и западниками, к числу которых относился он сам. В ходе этих встреч Букейханов пришёл к пониманию, что для большинства казахов «религиозные и земельные вопросы стояли… впереди вопросов политической свободы», а из-за негативных последствий «обрусительной политики» в земельном и религиозном плане большинство «с подозрением относится к западному просвещению и культуре». [92] Успех петиции, во главе которой встали тюркофилы, стал поворотной точкой в деятельности Букейханова: он понял, что казахи никогда не выберут его своим политическим предводителем, и он должен достичь своих целей другим способом. Хотя в своём манифесте 1910 года он ничего об этом не сказал, именно в летние месяцы 1905 года он, вероятно, начал создавать «Абая».

Букейханов писал стихи с 1880-х годов. Теперь он добавил к ним имя и биографию. Ибрагим «Абай» Кунанбай: кочевник, не отказавшийся от традиционного образа жизни; богач, но не мздоимец; мусульманин, но не фанатик; получивший западное образование, но не обрусевший. Более того, носитель символического имени Ибрагим: посланец, который, как гласит сура 14 Корана, приведёт свой народ из тьмы к свету. Русские читатели некролога, возможно, не понимали, что казаха-кочевника XIX века не могли звать Ибрагим, но вряд ли это обстоятельство ускользнуло от читателей-казахов, познакомившихся с жизнью и творчеством «Абая» в последующие годы. Если бы «Абай» был реальным человеком, его бы звали Ыбырай, не Ибрагим.

Букейханов решил сделать «Абая» талантливым поэтом, владеющим техникой не только казахского устного стихосложения, но и русской письменной поэзии; возможно, что с точки зрения Букейханова, «Абай» был образцом идеального казаха. Быть может, Букейханов избрал имя «Абай» не только потому что по-казахски это значило «осторожный», но и потому что оно воспроизводило его собственные инициалы. Не по этой ли самой причине Букейханов подписал многие свои статьи, написанные в 1905-1906 годы, псевдонимом «А.Б.»? [93] Мы никогда не сможем быть в этом уверены: до нас не дошли ни дневники Букейханова, ни какие-либо другие его личные бумаги.

Но, принимая во внимание контекст 1905 года, не может быть сомнений, что Букейханов создавал своего идеального казаха, чтобы послать несколько разных политических сигналов разным аудиториям. До своей главной аудитории, русской интеллигенции, он стремился донести, что казахов Степного края можно сохранить в политическом единстве с Российской империей, не лишая их земли, языка, религии и традиционного образа жизни. Казахской интеллигенции, на которой Букейханов сосредоточит свои усилия после 1905 года, «Абай» должен был показать, что казахи могут получить русское образование и при этом сохранить свою религиозную идентичность и традиционный образ жизни.

Возможно, проект Букейханова не был политическим в строгом смысле слова, но он, безусловно, опирался на веру в политическую силу символов. Букейханов верил, что его стихи, если дополнить их символически нагруженным именем и соответствующей биографией, смогут наглядно показать его читателям-казахам, как их могут обогатить знакомство с русским языком и культурой. Именно эта убеждённость побудила Букейханова в следующие годы объединить усилия с двумя другими казахами, получившими русское образование, Ахметом Байтурсыновым и Миржакипом Дулатовым, и расширить работу по написанию стихов «Абая». Эти трое последовательно продвигали стихи и прозу «Абая» во всех публикациях, в которых принимали участие, в особенно когда сами выступали редакторами, в частности, в газете «Казах» (с 1913 по 1917 год) и в журнале «Абай» (1918 год). Уже в первой статье про Абая, от 2 апреля 1913 года, Байтурсынов заявил масштабную цель проекта: «Слова Абая должны дойти до каждого казаха». [94] К этому времени газета уже продавала сборник стихов Абая, которая, что характерно, получила название «Различные пропагандистские стихи». [95] В руках Букейханова, Байтурсынова и Дулатова «Абай» стал олицетворением осторожного и неформально организованного движения Алаш-Орда, заложившего культурную основу для политической организации, которая, в конечном счёте, будет создана, пусть и ненадолго – на период с 1917 по 1920 год.

Легко измерить ту роль, которую Букейханов, Байтурсынов и Дулатов сыграли в продвижении «Абая» как величайшего казахского поэта XIX века. После закрытия в 1902 году «Киргизской степной газеты» у казахов не осталось никаких периодических изданий. После революции 1905 года, подарившей народам Российской империи бóльшую свободу самовыражения, казахские писатели смогли печатать свои книги в татарских издательствах Казани и Оренбурга. Однако журналистам и публицистам пришлось ждать 1911 года, когда начался выпуск журнала «Айкап». Этот журнал, выходивший под редакцией Мухамеджана Сералина, обсуждал стихи и даже публиковал их, но имя и труды Абая упоминались в нём всего лишь дважды. «Айкап» ограничился тем, что один раз напечатал краткую цитату из одного из стихотворений Абая [96] и один раз кратко сообщил о литературном мероприятии, организованном Географическим обществом по случаю 10-й годовщины смерти Абая. [97] Кроме того, «Айкап» регулярно извещал своих читателей о публиковавшихся казахских книгах, которые читатели журнала могли приобретать и читать. Упоминались книги таких авторов, как Ахмет Байтурсынов, Миржакип Дулатов, Сабит Донентаев, Спандияр Кобеев, Гумар Карашев и Мухамеджан Сералин. Имя Ибрагима «Абая» Кунанбаева как автора книги стихов на страницах «Айкапа» не встречается. [98]

Практически единственным печатным органом, занимавшимся популяризацией Абая и его трудов, была в это время газета «Казах», выходившая под редакцией Букейханова, Байтурсынова и Дулатова. Десять лет спустя это подтвердили советские учёные Ильяс Жансугиров и Габбас Тогжанов. Жансугиров в 1933 году написал: «Именно газета «Казах» познакомила людей с Абаем». [99] Ему вторил Тогжанов, писавший в 1935 году: «До революции казахские националистические деятели Алихан Букейхан-улы Ахмет Байтурсын-улы и Миржакип Дулат-улы писали об Абае статьи на русском и казахском языках. После революции в Семее издавался журнал «Абай». Там об Абае писал Жусипбек и некто под именем «Екеу». [100]

Даже тексты про Абая, нацеленные на русскую аудиторию, например, те, что писал издатель газеты, этнограф и член Российского Географического общества Григорий Потанин, были, вероятно, инициированы Букейхановым, другом Потанина и гидом для его экспедиции. Хотя Потанин организовывал экспедиции в Степной край с 1880-х годов, в его статьях и докладах Географическому обществу ни разу не прозвучало имя поэта Ибрагима «Абая» Кунанбая. Но в 1914 году в своём докладе о Каркаралинской экспедиции 1913 года Потанин внезапно привёл имена трёх казахских поэтов: «В семипалатинской степи известен интеллигентный поэт Ибрай Кунанбаев, который слагал песни и сам клал их на музыку. Эти песни распевают аульные певцы, причем сообщают слушателям имя автора их. Другой поэт Бай-Турсунов, издатель газеты «Казах», т. е. «Киргиз», он считается лучшим из молодых певцов. О третьем поэте, о котором я слышал, говорят, что он любит старину, собирает предания, рассказы о старых замечательных людях, но ленив, ничего не записывает и только копит в своей памяти. Он пишет стихи и тоже не записывает, а так как он не музыкант, то его песни не расходятся, подобно бай-турсуновским. О нём говорят, что он пристанодержатель; сам в воровских набегах на киргизские табуны не участвует, но принимает краденых лошадей, сбывает их и прячет концы». [101] Неназванный поэт – Дулатов, заключённый в тюрьму за политическую деятельность, включавшую в себя публикацию книги стихов под названием «Проснись, казах!», впервые вышедшей в 1909 году под псевдонимом Азамат («гражданин»). В том же 1909 году Байтурсынов опубликовал свою первую книгу стихов, под названием «40 басен», под псевдонимом Маса («комар»), а Букейханов опубликовал первую книгу стихов Абая. Рассказывая в 1914 году о положении дел в казахской поэзии, Потанин, который был этнографом, а не специалистом по стихам, полностью полагался на информацию, которой с ним поделился его друг Букейханов, о чём Потанин сам написал в своём докладе.

За пять лет существования газеты «Казах» три её издателя опубликовали около сорока статей с цитатами из Абая или с обсуждением его произведений. Байтурсынов и Дулатов подписывались своими настоящими именами или легко узнаваемыми псевдонимами. Букейханов, верный себе, ставил своё настоящее имя только под статьями, имевшими политическую цель, а литературные или философские тексты подписывал одним из своих многочисленных псевдонимов, в том числе Уак и Кыр Баласы – имена, которые Букейханов использовал на протяжении долгих лет, ставя их под самыми разнообразными публикациями. Кроме этого, в статье было множество анонимных докладов и сообщений о литературных событиях, где имя Абая лишь упоминалось – одно из них было спустя несколько недель перепечатано газетой «Айкап» (см. выше).

Чисто количественно усилия трёх редакторов «Казаха» по популяризации Абая могут показаться не слишком впечатляющими: Абай упоминался или цитировался менее чем в двадцати процентах от общего числа статей, опубликованных за пять лет существования газеты. Но на качественном уровне эти действия были совершенно беспрецедентными. Редакторы не только впервые познакомили с «Абаем» читателей-казахов, но и немедленно представили его как глас великой мудрости – мыслителя и провидца. С этой целью они активно использовали цитаты: когда требовался совет или глубокое понимание вопроса, они вставляли в текст длинные цитаты из стихов Абая. К примеру, Дулатов, чтобы убедить казахов прекратить судебные тяжбы из-за пастбищ, процитировал две строки из стихов Абая, тем самым превращая его в высший моральный авторитет: «Коль казах казаху не друг / Будет жизнь постылой вокруг». [102] Желая обсудить причины дурного поведения двух подростков-казахов, Дулатов процитировал Абая, тем самым показав, что Абай был провидцем, уже двадцатью-тридцатью годами раньше понявшим, что казахские дети неграмотны и потому лживы и крайне склонны к соперничеству друг с другом. [103]

Несмотря на свою энергию и энтузиазм, редакторы «Казаха» работали в напряжённой обстановке, находясь под давлением российских властей и испытывая финансовые трудности. Вероятно, положение стало ещё более тяжёлым после лета 1914 года, когда вспыхнула Первая мировая война. Мало что известно о финансовом положении «Казаха», кроме того, что его финансировала организация под названием «Азамат», но рекламные объявления в газете показывают, что редакция зарабатывали и продажей книг, в том числе книги стихов Абая под названием «Различные пропагандистские стихи Ибрагима Кунанбайулы». Впрочем, в марте 1915 года редакция поместила в газету объявление, сообщавшее, что ни одного экземпляра книги не осталось. [104] С одной стороны, это объявление демонстрирует, что тактика редакции сработала: читатели «Казаха» покупали книгу стихов Абая. С другой стороны, оно показывает, сколь ограниченными были имевшиеся в их распоряжении средства на издание книг. Многие исследователи утверждали, что книга, которую продавала редакция «Казаха», была идентична той, что была опубликована в Петербурге в 1909 году. Но это утверждение не получится проверить – ни один экземпляр книги, продававшейся редакцией «Казаха», не пережил опустошительную четверть века, которая за этим последовала.

В годы казахского голода (1929-1933), когда погибло около сорока процентов казахского населения, Букейханов, Байтурсынов и Дулатов жили в России: Букейханов находился под домашним арестом в Москве, Байтурсынов и Дулатов в отдельных трудовых лагерях на Севере России. К концу Большого террора ни одного из них не было в живых, их личные бумаги были уничтожены, их семьи запуганы. Вплоть до самого конца СССР их имена оказались вычеркнуты из казахской истории. Вследствие этого, мы мало что знаем о частной жизни этих трёх людей – об их целях, их мечтах, их разочарованиях. Но многие из их опубликованных текстов по-прежнему существуют. Эти тексты сообщают нам достаточно данных, чтобы мы могли обсуждать, какова была истинная история возникновения поэта и мыслителя, известного нам сейчас как «Абай».

На основании внутренних свидетельств этих текстов можно понять, что все трое обсуждали поэзию Абая уже в 1903 году. В первой своей длинной статье, посвящённой Абаю, опубликованной в «Казахе» в ноябре 1913 года, Байтурсынов вспоминал: «В 1903 году в мои руки попала записная книжка с произведениями Абая.. По словам Алихана Букейханова, Абай читал в переводах книги европейских мыслителей… Из поэтов он любил русского поэта по имени Лермонтов». [105] Спустя год в той же самой газете Дулатов подтвердил, что в это время Букейханов и Байтурсынов уже тесно сотрудничали: «Я впервые увидел тексты Абая у Байтурсынова, когда в июне 1904 года приехал в Омск». [106] В 1904 году, всего девятнадцати лет от роду, Дулатов стал студентом Омской учительской семинарии, а с Букейхановым его познакомил Байтурсынов (которого Дулатов знал, вероятно, потому что Байтурсынов мог быть его учителем в средней школе в Тургае).

Воспоминания Байтурсынова и Дулатова важны тем, что они противоречат версии самого Букейханова, которую он изложил в 1915 году в некрологе, написанном им по случаю смерти племянника Абая, «Какитая Ыскакулы», человека, которого он уже упомянул в некрологе самого Абая в 1905 году. В некрологе 1915 года Букейханов утверждал, что впервые увидел рукопись Абая только в апреле 1905 года, когда «Какитай» привёз её в Омск и провёл несколько дней в доме Букейханова, рассказывая ему о жизни и трудах своего дяди. [107] История, рассказанная в некрологе 1915 года повторяет версию некролога 1905 года, согласно которому все биографические сведения об Абае были получены от «Какитая».

Но правдива ли эта история? Почти наверняка нет. Букейханов был связан со стихами Абая с 1889 года, с самой первой их публикации в «Киргизской степной газете». Принимая во внимание то, что нам известно о биографии Букейханова и о его любви к псевдонимам, в высшей степени вероятно, что Букейханов был не простым переводчиком этих стихов, но их настоящим автором. Когда Байтурсынов и Дулатов в собственных статьях в «Казахе» написали, что Букейханов показывал им рукописные стихи Абая задолго до 1909 года, когда они были напечатаны, читатели, вероятно, начали спрашивать Букейханова о его личных связях с Абаем. В конце концов, был вопрос, на который Букейханов вплоть до этого момента так и не успел ответить: почему именно он, Букейханов, не имевший никаких семейных связей с Ибрагимом «Абаем» Кунанбаевым, был выбран на роль публикатора и пропагандиста трудов за авторством Абая? Чтобы пресечь все вопросы в зародыше, Букейханов прибег к тому же методу, который он уже использовал в 1905 году: в некрологе 1915 года он сообщил, что предмет его статьи уже покинул этот мир, что, как он рассчитывал, сможет остановить все будущие расспросы, исходящие от заинтересованных третьих сторон – журналистов, издателей и этнографов.

Лгал ли Букейханов? Не в большей степени, чем советские пропагандисты, которые, более чем десятилетием позже, украли труд Букейханова и добавили в него просоветские смыслы. И Букейханов, и советские пропагандисты считали свои действия оправданными с идеологической точки зрения: они хотели изобразить «Абая» в качестве идеального человека, показывающего казахам, как полезно учиться у русской культуры. Но Букейханова, вероятно, ужаснуло решение советских пропагандистов выпустить масштабное собрание сочинений «Абая» в 1933 году, на завершающей стадии казахского голода.

Главным отличием Букейханова от советских пропагандистов было то, что он всё создавал сам. Некролог «Какитая Ыскакулы», написанный Букейхановым, можно прочитать как рассказ о событиях, действительно имевших место – а можно прочитать и посмеяться над той изобретательностью, с какой Букейханов прекратил все будущие расспросы о его знакомстве с родственниками Абая. Если Букейханов в некрологе 1915 года проявил некоторую игривость, его младшие коллеги пошли ещё дальше, придумывая шутки о биографии Абая, издававшиеся в новой газете, под названием «Сары Арка», выходившей в революционном 1917 году.

Эти шутки были подобны шуткам русских писателей «Ильфа и Петрова» в их сатирическом романе 1931 года «Золотой телёнок». Например, во 2 выпуске газеты «Сары Арка» было помещено объявление, сообщавшее, что «около десяти сыновей Абая, 14-15 юношей», в том числе русский сын Абая Михаил Кунанбаев, создали благотворительную организацию, поставившую спектакль по стихам Шакарима «Енлик-Кебек» и сыгравшую её, с вступительным словом «семинариста Мухтара Ауэзова», на свадьбе дочери казахского сына Абая, Турагула Кунанбая. [108] Выпуски 11 и 57 содержали краткие объявления, воскресившие «Абая Кунанбая» с тем, чтобы он пожертвовал соответственно 50 тенге и 20 тенге двум благотворительным организациям. [109]

Кто был автором этих анонимных объявлений в 1917 году, неизвестно, но в числе корреспондентов газеты были все младшие коллеги Букейханова, в том числе Байтурсынов и Дулатов, а также Мухтар Ауэзов, Жусипбек Аймаутов, Беимбет Майлин и другие. Одобрял ли эти шутки Букейханов, живший в изгнании в Самаре вплоть до 21 октября 1917 года [110], неизвестно. Впрочем, учитывая его собственную игривость в случае с некрологом 1915 года, возможно, он не стал бы возражать.

Печально, что читатели и исследователи постсоветского периода продолжают идти по пути, проторённому их советскими предшественниками, и настойчиво считают биографическими фактами не только мифологию, созданную Букейхановым вокруг «Абая», но и шутки молодых коллег Букейханова на тему этой мифологии. Слишком многое свидетельствует против подобных взглядов.

Не осталось писем или дневников, показывающих, что думали Байтурсынов и Дулатов по поводу созданной Букейхановым мифологии. Впрочем, очевидно, что уже в 1913 году Байтурсынов знал, кто прячется за именем «Абай». В своей статье от 30 ноября 1913 года Байтурсынов отметил, что стихи Абая «хороши» и «закончены», но имеют «один недостаток: ритмическая организация неправильная» (өлең бунақтары тексеріліп орнына қойылмаған). Эта неправильность, по словам Байтурсынова, была немузыкальной и создавала впечатление, что едешь на лошади, внезапно переходящей на иноходь. [111] Стал бы кто-нибудь критиковать гения подобным образом? Очевидно, что Байтурсынов, сам бывший талантливым поэтом, не считал талант Абая чем-то исключительным. Байтурсынов зашёл ещё дальше, предложив исправить проблему самолично: «Этот недостаток можно исправить. Если трёхсложные и четырёхсложные группы, поменявшиеся местами, вернуть на свои места, всё будет исправлено». [112]

Байтурсынов был не только талантливым поэтом и музыкантом, он был и литературоведом. В своей книге о теории казахской литературы (впервые опубликованной в Ташкенте в 1926 году) он вновь подробно обсуждал стихотворный размер поэзии Абая. [113] Но выдвинутое им в статье 1913 года решение должно для любого прозвучать неожиданно. Почему бы Байтурсынову предлагать вносить стилистические изменения в труды старшего по возрасту, глубоко уважаемого и уже покойного поэта? Единственное правдоподобное объяснение состоит в том, что Байтурсынов знал, что настоящий автор этих стихов – его коллега Букейханов, с которым он не прекращал обсуждать стихи Абая с того самого дня в 1903 году, когда Букейханов показал ему рукопись.

Можно предположить, что рукопись Букейханова уже не существует. Нет у нас и никаких записей рукой Байтурсынова от периода с 1903 по 1913 год, которые могли бы показать, редактировал ли он какое-либо из стихотворений в рукописи Букейханова. Но есть другие исторические записи, которые могут позволить нам реконструировать произошедшее: во-первых, рекламные объявления о книгах в газете «Казах»; во-вторых, стихи, анонимно напечатанные в «Киргизской степной газете» в 1889 году.

Согласно официальной генеалогии трудов Абая, принятой в том числе издателями авторитетного издания 2005 года [114], книга стихов Абая, опубликованная в 1909 году, содержала окончательные версии его произведений, и, следовательно, книга, которую продавала редакция «Казаха», могла лишь воспроизводить издание 1909 года. Но рекламные объявления в «Казахе» рассказывают совсем другую историю. Восьмой, тринадцатый и двадцатый выпуски «Казаха», вышедшие начале 1913 года, рекламировали книгу под названием «Различные пропагандистские стихи» за авторством «знаменитого казахского поэта Ибрагима Кунанбайулы» как «недавно опубликованную». За книгой можно было обращаться в магазин «Копбая Байсова» в Семипалатинске. После этого на протяжении всего 1913 года редакция «Казаха», продолжая в своих статьях пропагандировать творчество Абая, больше не публиковала рекламных объявлений по поводу книги. Причины этого продолжительного молчания остаются неизвестными: были ли быстро распроданы все имевшиеся экземпляры, или же книги в магазине Байсова никогда и не было?

Только 23 января 1914 года (в сорок седьмом выпуске), почти через два месяца после того, как Байтурсынов предложил исправить стихотворный размер в стихах Абая, появилось новое рекламное объявление: «Прибыли стихи Абая». На протяжении лета 1914 года эта новая книга, выставленная на продажу в редакции «Казаха» по цене 75 копеек, рекламировалась ещё четыре раза – в выпусках 72, 74, 76 и 77. В сто девятом выпуске (5 марта 1915 года) было объявлено, что не осталось ни экземпляра книги. О возможном её переиздании речи не было. Было ли издание стихов Абая, прибывшее в редакцию в январе 1914 года, идентично изданию 1909 года, возможно, ещё продававшемуся в 1913 году? На этот вопрос невозможно ответить, поскольку не сохранилось ни одного экземпляра издания 1914 года, а экземпляры, представляющие собой издание 1909 года, ставят слишком много вопросов, чтобы считать их надёжными источниками информации.

Есть вероятность, что между ноябрём 1913 года и январём 1914 года Байтурсынов сумел убедить Букейханова исправить «нерегулярность» в некоторых стихах Абая и опубликовать новую версию в издании 1914 года. Это предположение позволяет нам сделать другой дошедший до нас исторический источник: анонимные стихи, напечатанные в «Киргизской степной газете» в 1889 году, чьи отредактированные версии были опубликованы в первые десятилетия XX века под именем «Абай».

По одному из этих стихотворений, в настоящее время известному под названием «Вот и стал я волостным», можно наглядно увидеть, как версия 1889 года, будучи вновь опубликована в XX веке, включала в себя те самые стилистические изменения, которые, как Байтурсынов заявлял в 1913 году, он хотел бы внести в стихи Абая. Версия 1889 года была построена на строках с нерегулярными, с постоянно меняющимися ритмическими группами из трех, четырех или пяти слогов. [115] В отредактированной версии, которую Букейханов цитировал 31 января 1914 года (через неделю после прибытия в редакцию нового издания стихов Абая) [116] большинство строк стихотворения состояли из чередования, в котором за четырёхсложной ритмической группой следовала трёхсложная, в точном соответствии с пожеланиями Байтурсынова. Чтобы достичь правильного ритма, отредактированная версия перешла в повествовании от третьего лица к первому, благодаря чему большинство строк укоротились и стали более ритмичными. Кроме того, система рифм тоже была отшлифована. Сам ли Байтурсынов внёс стилистические изменения, или же Букейханов действовал по его совету, определить нельзя. Все данные по поводу сотрудничества Байтурсынова и Букейханова исчезли много лет назад. Но очевидно, что эстетическая теория Байтурсынова оказала воздействие на исправление стихотворения «Вот и стал я волостным» и его публикацию в 1914 году.

Этот сценарий противоречит официальной картине, созданной советскими учёными и пропагандистами. Он исходит из того, что стихи Абая продолжали меняться в первые десятилетия XX века в результате активного сотрудничества между Букейхановым, Байтурсыновым и Дулатовым – сотрудничества, начавшегося уже в 1903 года, но ставшего гораздо более интенсивным, когда они стали редакторами газеты «Казах». Поскольку об издании 1909 года известно не больше, чем об издании 1914 года, нельзя определить, какие изменения в какой момент вносились. Но когда речь идёт о версии стихотворения «Вот и стал я волостным», опубликованного в издании 1914 года, есть два факта, в которых можно не сомневаться. Во-первых, стилистически эта версия очень отличалась от первоначальной, напечатанной в 1889 году. Во-вторых, решающую роль в её переделке сыграли идеи Байтурсынова о важнейшей роли правильного стихотворного размера.

Возможно, что в совместном труде над стихами Абая принимал участие и Дулатов, самый молодой из трёх редакторов «Казаха». Например, есть данные, подсказывающие, что он мог быть автором стихотворения «В интернате, за годом год», которое в наше время считается одним из канонических стихотворений Абая. Хотя краткая цитата из этого стихотворения была напечатана в «Айкапе» в 1912 году [117], именно Дулатов привлёк к нему внимание, полностью опубликовав его в статье, посвящённой скандалу с поступлением в русско-казахскую гимназию в Омске. [118] Стилистический анализ стихотворения быстро позволяет понять, что оно написано гораздо более гневным тоном, чем любое другое стихотворение из канона Абая. Здесь нет обычного для стихов Абая спокойного и пророческого тона. Дулатов был известен склонностью к спорам, за что его критиковали читатели постарше. [119] Кроме того, стилистический анализ этого стихотворения показывает, что автор пользуется необычно высоким числом русских слов и фраз, что было скорее характерно для казахского языка в XX, а не в XIX веке. Большинство стихов Абая были, по всей видимости, написаны в XIX веке, возможно, Букейхановым, который, подобно Байтурсынову, почти не использовал русских слов. Таким образом, наиболее вероятный автор стихотворения «В интернате, за годом год» – не Букейханов, а кто-нибудь помладше, например, Дулатов.

Таким образом, получается сложная картина: с одной стороны, ясно, кто именно создал персонаж «Абая» и кто занимался его популяризацией в первые десятилетия ХХ века, но поэтический канон «Абая», вероятно, включает в себя стихи, написанные не только Букейхановым, но и другими авторами, которых, вероятно, никогда не удастся надёжно идентифицировать.

Очевидны и другие аспекты возникновения «Абая» в XX веке. Во-первых, три редактора «Казаха» – наиболее вероятные авторы многочисленных переводов и пересказов классической русской поэзии, в настоящее время входящей в канон Абая. Сегодняшний канон включает в себя около пятнадцати басен в стихах, либо воспроизводящих басни Ивана Крылова, либо написанных по их мотивам, восемь стихов, основанных на отрывках пушкинского романа в стихах «Евгения Онегина», и около тридцати лирических стихотворений, являющихся переводом или вольным пересказом стихов Михаила Лермонтова. В 1951 году учёный Заки Ахметов, исследовавший стихи Абая более глубоко, чем кто-либо из его коллег, предположил, что число стихов Абая, вдохновлённых текстами Лермонтова, ещё более велико. [120] Кто создал все эти переводы и пересказы? Как мог кто-либо подумать, что их сделал кочевник-казах XIX века, чьё русское образование, согласно официальной биографии (составленной уже Букейхановым в 1905 году), составило всего три месяца уроков в церковно-приходской школе?

Единственными людьми, способными в ту пору создать столь сложные тексты, были высокообразованные люди – такие, как Букейханов, Байтурсынов и Дулатов. Всех трёх редакторов «Казаха» объединяла горячая любовь к русской литературе, все они активно публиковали в книгах и газетах переводы стихов Крылова и Лермонтова. Уже в 1894 году Букейханов, бывший на семь лет старше Байтурсынова и на девятнадцать лет старше Дулатова, опубликовал свои переводы одной басни Крылова и одного рассказа Льва Толстого. [121] Возможно, именно под руководством Букейханова его младшие коллеги начали публиковать собственные переводы произведений русской литературы. В 1909 году Байтурсынов напечатал книгу «Сорок басен» с переводами басен Крылова. В 1913-1914 годы Дулатов опубликовал в «Айкапе» и «Казахе» свои переводы стихов Лермонтова. [122] Если принять во внимание, что уже в 1903 году у Букейханова была записная книжка с рукописными стихами Абая, а также что Букейханов и (в меньшей степени) его двое молодых коллег на протяжении десятилетий рекламировали труды Абая и прославляли его самого, весьма вероятным будет предположить, что Букейханов и (в меньшей степени) его двое молодых коллег были наиболее вероятными авторами многочисленных стихотворных переложений русской поэзии, вошедших в канон Абая.

Влияние русской культуры на художественное творчество Абая простиралось ещё дальше, затронув в том числе и песни, приписываемые Абаю. В своём исследовании, опубликованном в 1951 году, Заки Ахметов установил, что по меньшей мере два стихотворения Абая были переложением популярных русских песен – романса Антона Рубинштейна «Разбитое сердце» и песни Михаила Глинки на стихи Дельвига «Не осенний частый дождик». [123] На влияние русских романсов уже в 1925 году обратил внимание русский музыковед Александр Затаевич, записавший три песни, автором которых, согласно его источникам, был Абай – «Песнь Татьяны», «Моя душа несчастна» и одну песню без названия. Затаевич, восхищавшийся свежестью и оригинальностью казахских народных песен, не был впечатлён песнями Абая, которые, на его взгляд, были всего лишь имитациями дилетантских русских песен невысокого качества. [124]

Можно ли считать справедливой оценку музыки Абая, которую дал Затаевич – к делу не относится. А вот к его профессиональному утверждению, что музыкальная структура песен Абая основана на русских песнях, следует отнестись со всей серьёзностью – оно показывает, что человек, сочинивший эти песни, был не кочевник, а обрусевший городской казах, другими словами, кто-то вроде Букейханова (вряд ли это мог быть Байтурсынов, ближе знакомый с казахской, чем с русской музыкой). Букейханов, долгие годы живший в Омске, женившийся на русской девушке, любил ходить на концерты и много думал о западной музыке, что и подтвердил, написав (под псевдонимом Арысулы) длинную статью о музыке под названием «Песня, музыка и её инструменты», опубликованную в «Казахе» в 1914 году. [125] Да и сама статья Букейханова дополнительно подтверждает, что он, по всей вероятности, был автором не только песен Абая, но и его стихов. В этой статье, желая описать важность музыки на протяжении всей человеческой жизни, он пишет: «Новорожденный младенец приветствует мир песней своего плача. Умирающий человек поёт песню своим последним дыханием». Этот образ очень напоминает одно из стихотворений Абая, под названием «Человек в трауре, сердце ранено»: «При рождении двери мира открывает песня, с песней в лоно земли войдет твое тело». Может быть, Букейханова так вдохновила поэзия Абая, что он бессознательно повторил в своей статье тот же самый образ? Принимая во внимание то, что мы знаем о тесной связи Букейханова с поэзией Абая с самого начала её публикации в 1889 году, дело, скорее всего, обстоит иначе: в своей статье про музыку Букейханов, сознательно или бессознательно, воспроизвёл образ, созданный им в одном из его стихотворений за много лет до этого.

Очевиден и ещё один аспект окончательного формирования персонажа «Абай». После закрытия в 1917 году газеты «Казах» начался новый этап популяризации Абая и его творчества: в 1918 году был основан журнал «Абай». На протяжении короткого периода, когда существование журнала было дозволено, он активно поддерживал Алаш-Орду, получая от неё финансовую помощь через организацию Уак. Его издавал коллектив из пяти-шести авторов, а официальным редактором был Жусипбек Аймаутов.

На этом новом этапе становления «Абая» внимание переключилось со стихов Абая на его прозу. В своих статьях и прочей популяризаторской деятельности Букейханов, Байтурсынов и Дулатов изображали Абая поэтом-провидцем и глубоким мыслителем, но никогда – автором текстов в прозе. Таким образом, идея добавить в репертуар Абая ещё один жанр, вероятно, исходила не от бывших редакторов «Казаха», но от кого-то ещё – с наибольшей вероятностью, от Аймаутова.

То, что Абай был ещё и автором многочисленных текстов в прозе, было придумано за несколько месяцев до начала выпуска «Абая», в газете «Сары Арка». 14 сентября 1917 года «Сары Арка» опубликовала анонимный текст в прозе под названием «Слово Абая». [126] Этот текст рассуждал о важности единства всех казахов и о важности честного тяжёлого труда. В 1933 году, когда советская власть опубликовала не только стихи Абая, но и обширную серию его прозаических текстов под названием «Қара сөздер» («Чёрные слова», в русском переводе «Слова назидания»), он был официально включён в канон Абая как «Шестое слово».

Идея «Сары Арка» имела большое влияние: в следующем году журнал «Абай» опубликовал ещё пять прозаических текстов под тем же названием. В 1933 году все пять текстов были практически без изменений включены в канон Абая. Текст «Радость и утешение» (с подзаголовком «Слово Абая»), опубликованный в первом выпуске, стал «Двадцать третьим словом». «Слово Абая», опубликованное в пятом выпуске, стало «Сороковым словом». Прозаический текст под названием «Пословицы Абая» (с подзаголовком «Слово Абая»), опубликованный в седьмом выпуске, стал двумя текстами из канона Абая – «Девятнадцатым словом» и «Двадцать девятым словом». Прозаический текст «Мудрость, воля и сердце» (с подзаголовком «Слово Абая»), опубликованный в одиннадцатом выпуске, стал «Семнадцатым словом». Наконец, текст в прозе «Разница между мудрым и глупым» (с подзаголовком «Слово Абая»), опубликованный в двенадцатом выпуске, стал «Пятнадцатым словом».

Если бы какой-либо из этих текстов был написан Букейхановым, Байтурсыновым или Дулатовым, они бы процитировали его, обсудили или опубликовали намного раньше. Таким образом, наиболее вероятным автором был один из талантливых молодых журналистов, входивших в редакцию журнала – либо Аймаутов, либо Мухтар Ауэзов. Ауэзов писал на много разных тем, но не про Абая. На самом деле, несмотря на упоминание в сатирическом эпизоде про детей Абая в «Сары Арка», Ауэзов не писал об Абае до самого 1933 года, когда он стал одним из главных редакторов советского книжного проекта. А вот Аймаутов открыто выражал своё глубокое восхищение Абаем как мыслителем и просветителем на первых же страницах первого выпуска журнала. Более того, в том же самом выпуске Аймаутов под собственным именем опубликовал другой прозаический текст под названием «Богатство и бедность», критиковавший лицемерие и лень казахов, и впоследствии, вероятно, послуживший основой для текста, вошедшего в 1933 году в канон Абая как «Двадцать восьмое слово». Ещё один текст, чрезвычайно похожий на другие тексты этой серии как стилистически, так и с философской точки зрения – «О силе воли», опубликованный в десятом выпуске и впоследствии вошедший в канон Абая как «Четырнадцатое слово»: вероятно, он тоже был написан Аймаутовым.

Хотя прозаические тексты Аймаутова критически относились к некоторым социальным и этическим основам современной ему казахской культуры, они не были ни антимусульманскими, ни антибайскими, ни антикочевническими. С этой точки зрения они по-прежнему отличаются от десятков новых прозаических текстов, добавленных в канон Абая в 1933 году, когда советская власть запустила масштабную кампанию, пропагандирующую «Абая» как просоветского мыслителя.

Многие из авторов журнала писали под псевдонимами, преследуя те же цели, что и их интеллектуальный и политический наставник, Букейханов. Букейханов использовал псевдонимы на протяжении всей своей карьеры, иногда с целью скрыть своё авторство, а иногда (в случае с такими говорящими псевдонимами, как Уак или Кыр Баласы) – чтобы передать определённое послание. С этой точки зрения самыми многозначительными псевдонимами, которые использовались в журнале «Абай» были, вероятно, «Акылбай Абайулы» и «Магауия Абай Баласы», авторы двух длинных повествовательных стихотворений, опубликованных в выпусках 4, 5, 6, 8 и 10.

С советских времён эти два псевдонима часто неправильно интерпретировались как настоящие имена реально живших людей – а именно сыновей Ибрагима «Абая» Кунанбая. Один из них, согласно букейхановскому некрологу 1905 года, умер за сорок дней до своего отца. Маловероятно, что длинное и сложное стихотворение принадлежало человеку, которого его собственный биограф (Букейханов) не назвал поэтом, и было опубликовано через четырнадцать лет после его смерти. Действительно, любой казах того времени, читавший журнал «Абай», понял бы имена «Акылбай Абайулы» и «Магауия Абай Баласы» иначе – а именно как символические имена, которые несли в себе определённое послание. Вне зависимости от того, кто именно был автором стихотворений (возможно, Магжан Жумабаев, опубликовавший в одиннадцатом выпуске другое стихотворение под собственным именем, «Магжан»), имена должны были сообщить, что дело Абая продолжит новое поколение писателей – интеллектуальных детей Абая.

За недолгую историю журнала «Абай» язык и стиль казахской прозы сильно улучшились. Это улучшение стало апогеем культурного движения, которое десятилетиями раньше начали такие писатели, как Букейханов и Жусуп Копеев, взявшие за основу утончённую устную культуру казахов и создавшие из неё не менее утончённую письменную культуру. Появилось новое поколение поэтов и прозаиков: Байтурсынов, Дулатов, Жумабаев, Аймаутов и Ауэзов. Эти люди были настоящими наследниками «Абая», настоящими учениками «школы Абая», и их произведения вспыхнули, как Плеяды казахской литературы.

Никто не ожидал событий, последовавших в следующие годы и десятилетия. Ни Букейханов, ни Аймаутов, ни кто-либо из их сотрудников не могли предвидеть, что случится со стихами и прозаическими текстами, которые они создали под именем «Абая», в борьбе за сохранение казахской автономии перед лицом всё более сильного угнетения со стороны российского правительства.

VII. Советский период

В 1933 году советская власть задействовала самые различные средства информации для масштабной кампании популяризации Абая как просветителя, мыслителя и приверженца русской культуры. Средоточием этой кампании стала книга под названием «Абай Кунанбайулы: Полное собрание сочинений», напечатанная в шести тысячах экземпляров недавно созданным государственным издательством «Казакстан Баспасы». Как сообщил представитель издательства, Таир Жароков, этот проект был беспрецедентным для казахской письменной литературы: «никогда прежде», писал он, «в истории казахской литературы, не говоря о казахском книгоиздательстве, ни один поэт или писатель не публиковал столь полного собрания сочинений. Причина хорошо нам известна: до Октябрьской революции казахи, колонизованные русскими царями, не были независимой нацией, а отсталость их экономики и культуры не давала им возможности развивать язык литературы, музыки и искусства». [127]

Мог ли читатель, незнакомый с биографией поэта Абая, понять из этого заявления, что Абай на самом деле был не советским писателем, а кочевником-казахом, жившим в XIX столетии? Маловероятно. Это заявление показывает, в каком свете желали представить «Абая» советские пропагандисты: прототипичный советский писатель, который рассуждал о вечных, трансисторических истинах, и поэтому не нуждался в привязке к какому-либо историческому контексту. Советским издателям в их работе помогало могучее пропагандистское государство, сумевшее при помощи средств массовой информации и образовательной системы внедрить в сознание народов Советского Союза множество совершенно невозможных идей. Эффективность советской пропаганды видна и поныне. Даже в постсоветском Казахстане большинство людей продолжает верить в невозможное: в то, что «Абай», кочевник XIX века, никогда не прекращавший вести традиционный образ жизни и посещавший русскую церковно-приходскую школу на протяжении всего трёх месяцев, смог создать новый тип письменной казахской поэзии, заимствовавший формы и идеи из русской литературы.

Как видно из слов Жарокова, советская власть зашла ещё дальше. «Абай» изображался не только первым писателем казахской письменной литературы, но единственным, кто когда-либо существовал. Это означало, что люди, сыгравшие в первые десятилетия XX века решающую роль в создании другой казахской литературы, в том числе литературы за авторством поэта и мыслителя «Абая», должны были быть уничтожены – и этот процесс в 1933 году уже шёл.

Избавившись от тех, кто мог рассказать совсем другую историю казахской литературы, советская власть представила в 1933 году совершенно новую версию сочинений «Абая». Новая версия включала в себя не только стихотворения и прозаические тексты, впервые опубликованные в «Киргизской степной газете» и «Казахе», в журнале «Абай» и в ранее изданных книгах (первая версия, опубликованная в 1909 году или 1913-1914 годах, вторая версия – в Ташкенте в 1922 году).

Издание 1933 года включало в себя и стихи, никогда прежде не виданные и никем не опубликованные: несколько новых лирических стихов и две новые повествовательные поэмы, «Рассказ Азима» и «Вадим». Кроме них, в книге была историческая заметка «Несколько слов о происхождении казахов», которая лишь позже, в новом издании собрания сочинений Абая, вышедшем в 1939-1940 годы, была провозглашена «автографом самого Абая». [128] Что особенно важно, издание 1933 года содержало сорок три прозаических текста, опубликованные вместе под названием «Қара сөздер» («Слова назидания»). Из этих сорока трёх текстов семь прежде печатались в журнале «Абай» (в 1918 году), под разными названиями и заголовками. Тридцать шесть текстов в прозе были совершенно новыми, но советские издатели даже не позаботились о том чтобы рассказать их историю или дать объяснение их внезапное появлению.

Тексты, известные в настоящее время как Первое слово и Сорок пятое слово, не были включены в книгу 1933 года. Первым было Второе слово, а последним – Сорок четвёртое слово. Число «44», возможно, означает, что анонимные советские редакторы хотели представить Слова назидания эквивалентом сорока четырёх глав Кабус-наме, персидской книги XI века, дававшей своим читателям советы по части образования, манер и этики.

К 1945 году число Слов назидания выросло до сорока пяти. В издании 1939-1940 годов появилось Первое слово [129] (по утверждениям исследователей, оно уже было опубликовано в Оренбурге в 1916 году в качестве предисловия к книге избранных стихов Абая. Но этой книги нет ни в одной библиотеке мира, поэтому нет уверенности, что эта книга вообще когда-либо существовала). В 1945 году, в ещё одном собрании сочинений Абая, Тридцать седьмое слово было разделено на две части, и вторая часть стала тем, что теперь известно как Сорок пятое слово. [130]

Издание 1939-1940 годов включало в себя и нотную запись двенадцати песен, недавно открытых и приписанных «Абаю», но записанных двумя советскими композиторами, «товарищем Латифом Хамиди и товарищем Б.Г. Ерзаковичем». [131] Как вообще стало возможно, чтобы советским редакторам позволили добавлять и менять так много текстов, причём не только в издании 1933 года, но и в последующих изданиях? Есть только одно вероятное объяснение. Советские редакторы могли внести так много изменений, потому что либо они сами, либо кто-то из их коллег, были настоящими авторами этих текстов.

Публикация 1933 года до сих пор считается самым главным событием в истории казахской литературы. Как заявляют многие современные исследователи, это было первое издание, напечатанное в родной стране Абая – Казахстане. Это, возможно, правда, но только если заключать страну в рамки советского Казахстана. Эти исследователи забывают тот факт, что кочевники Российской империи, в отличие от своих советских потомков, не были ограничены национальными границами: кочевники свободно двигались по Евразии до 1928 года, когда сталинская коллективизация привела к более строгому пограничному контролю. Разделение Советского Союза на республики было завершено лишь в 1936 году. Хотя учёные никогда не обсуждают исторический контекст выхода в свет издания 1933 года, он, возможно, является одной из главных причин внезапного решения о публикации трудов Абая.

В 1933 году бывшая Киргизская степь находилась в агонии. В степи сталинский план коллективизации 1928-1937 годов обернулся катастрофой. Степным жителям довелось перенести не только насильственную коллективизацию, но и другие жестокие меры: кампанию против баев, при помощи которой Сталин намеревался ликвидировать всех богатых и влиятельных предводителей кочевых племён, и пятилетку атеизма (1932-1937 годы), при помощи которой Сталин планировал уничтожить в Советском Союзе религию. Следствием стало то, что с 1929 по 1933 год 40% кочевников-казахов умерли от голода. Более того, казахи, препятствовавшие советской «модернизации», такие, как племенные вожди, духовенство и независимые интеллигенты (в том числе писатели) были уничтожены другими способами. Эти ужасающие события были скрыты государственными средствами массовой информации, но русские интеллигенты, работавшие внутри советской пропагандистской машины, прекрасно понимали, что происходит. В ноябре 1933 года русский поэт Осип Мандельштам, в то время работавший в газете «Московский Комсомолец», оставил в своей записной книжке восемь строк:

У нашей святой молодежи Хорошие песни в крови — а баюшки-баю похожи И баю борьбу объяви.

И я за собой примечаю И что-то такое пою: Колхозного бая качаю, Кулацкого пая пою [132]

Осип Мандельштам жил в 4000 км от Средней Азии, но был в курсе антибайской, антикулацкой и антимусульманской кампании в советской прессе – а, возможно, и напрямую принимал в ней участие. Позже его жена Надежда Мандельштам вспоминала: «Душившее нас время требовало, чтобы он высказал своё отношение к нему… в этом восьмистишии, возможно, больше горечи, чем во всех прочих». [133]

Вот исторический контекст, в котором вышло в свет издание 1933 года. В то время, как государственные чиновники пытались справиться с незапланированными последствиями казахского голода, а именно обширными потоками беженцами и бесчисленными непогребёнными трупами, советская пропагандистская машина работала на полную мощность, готовя выжившие 60% казахского населения к жизни под советским правлением. Публикация собрания сочинений Абая в 1933 году была частью этой пропагандистской кампании. Личность и труды «Абая», созданные казахскими националистами в первые десятилетия, предстояло использовать для передачи других политических смыслов. О этом заявило само название книги: «Абай Кунанбайулы: Полное собрание сочинений». Имя «Ибрагим», ставшее слишком мусульманским, было полностью изгнано из советских публикаций 1933, 1934 и 1936 годов.

Вопрос, кто и когда принял решение поднять Абая до уровня «национального поэта» Казахстана, нуждается в дальнейших исследованиях. По общедоступной информации, стихи Абая были включены в список книг и учебников для публикации Наркомпросом Казахской АССР в 1927-1928 годы. [134] Почему, в конечном счёте, стихи Абая в это время не были опубликованы – тоже вопрос, требующий дополнительных исследований. Возможно, причина в том, что и Ахмет Байтурсынов, и Миржакип Дулатов в предыдущие годы работали в академическом центре Наркомпроса Казахстана, и не прекращали усилий, чтобы сделать Абая самым выдающимся казахским поэтом. Но к 1928-1929 годам и Байтурсынов, и Дулатов, как и их собрат Жусипбек Аймаутов были провозглашены врагами государства и арестованы. К 1927 году Алихан Букейханов, создатель первоначального образа «Абая», и, вероятно, автор многих стихов Абая, был вынужден покинуть пост редактора казахского отдела Центроиздата и оказался под домашним арестом в небольшой московской квартире. Иными словами, маловероятно, чтобы кто-либо из первых популяризаторов Абая входил в комитет, принявший решение о превращении Абая в «национального поэта» Казахстана.

В книге 1933 года редакторскую работу осуществляли три писателя. Краткое предисловие написал Жароков, в то время работавший в издательстве «Казакстан Баспасы», но в скором времени ставший личным секретарём «национального поэта» всего Советского Союза – Джамбула Джабаева. Автором длинного предисловия был Ильяс Жансугиров, в то время член комитета по формированию первого Союза писателей Казакской СССР, первым председателем которого он впоследствии стал (и оставался вплоть до смещения и расстрела в 1937 году). Имя Жансугирова было напечатано на титульной странице издания 1933 года, но гораздо более маленькими буквами, чем имя того, кто, вероятно, был главным его редактором – Мухтара Ауэзова. Согласно титульной странице, Ауэзов был «составителем», но, возможно, его влияние было куда более значительным. Официально считается, что всё, что сделал Ауэзов – собрал произведения Абая, добавил к ним биографию (позаимствовав её из некролога 1905 года за авторством Букейханова) и два воспоминания об Абае, оставленные другом Абая «Кокпаем» и его сыном «Турагулом», которые Ауэзов, по его словам, записал ещё в 1924 году.

Но неожиданно длинный текст издания 1933 года ставит перед нами новые вопросы. Кто написал новые лирические стихи, в том числе шесть стихов, посвящённых сыну Абая «Абдрахману»? Кто автор двух повествовательных поэм – «Рассказ Азима» и «Вадим»? Кто написал тридцать шесть новых прозаических текстов? Мог ли Ауэзов, талантливый писатель-прозаик, быть вовлечён в их написание? В конце концов, Ауэзов знал арабское письмо и, следовательно, мог прочитать все прозаические тексты, прежде публиковавшиеся в газетах «Казах» и «Киргизская степная газета», а также в журнале «Абай». Более того, он лично знал популяризаторов и возможных создателей произведений Абая по крайней мере с 1917 года (когда его упомянули в сатирической заметке об Абае в газете «Сары Арка»). [135] Мог ли Букейханов, возможно, не только энергичный прозаик, но и одарённый поэт, быть задействован в написании новых стихов? Принимая во внимание, что архивы Букейханова, возможно, были уничтожены, а архивы Ауэзова остаются закрытыми, вряд ли мы в скором времени узнаем ответы на эти вопросы. Но не исключено, что для поиска этих ответов нужно будет сфокусировать своё внимание на деятельности этих двух людей, лично знавших друг друга с 1918 года, в годы, непосредственно предшествовавшие 1933 году.

В отличие от Букейханова, Ауэзов пережил сталинские репрессии 1930-х годов. Но его действия после 1940 года заставляют предположить, что он не был в полной мере доволен той ролью, которую он сыграл в создании советской версии «Абая». В 1940 году Ауэзов опубликовал статью, в которой призывал будущих исследователей изучать жизненные условия казахов XIX века, чтобы лучше понять тексты Абая. [136] В последующие годы Ауэзов начал писать «Путь Абая», роман о жизни Абая, подчёркивая, что речь идёт о художественном произведении – хотя это не помешало советским пропагандистам выставлять роман Ауэзова фактической биографией поэта, и это неверное освещение продолжается и по сей день.

В издании 1933 года нелёгкая задача убедить читателя, что Абай, кочевник из феодальной культуры, был в сущности социалистическим поэтом, выпала Жансугирову. В своём длинном, 64-страничном предисловии, Жансугиров заявлял, что если анализировать сочинения Абая правильно, в соответствии с «марксистско-ленинской диалектикой», в них будут видны противоречия, которых можно ждать от писателя, бывшего продуктом феодальной культуры, но Абай выразил достаточно гнева и несогласия с кочевой жизнью, чтобы его можно было считать социалистическим писателем, который (как и аристократ Лев Толстой) верил в необходимость «классовой борьбы». [137] Жансугиров неустанно повторял главный пункт, которому предстояло доминировать в советской пропагандистской картине на протяжении следующих пятидесяти лет: самой провидческой частью философии Абая была суровая критика его собственной культуры – феодальной, кочевой, казахской.

В некоторых стихах это идеологическое содержание предстаёт более отчётливо, чем в других. Например, стихотворение, опубликованное в издании 1933 года под названием «Лето», а прежде анонимно напечатанное в «Киргизской степной газете» в 1889 году, было отредактировано, чтобы соответствовать советским требованиям. Почти не может быть сомнений, что это стихотворение специально переписывали для советского издания 1933 года, потому что оно не было включено в собрание сочинений Абая, опубликованное в Ташкенте в 1922 году, возможно, Байтурсыновым. Стихотворение 1933 года содержало элементы социальной критики, отсутствовавшие в оригинальной версии 1889 года. Если стихотворение 1889 года изображало аул гармонично живущей общиной, версия 1933 года представляла его обществом, расколотым по классовому признаку (с нежеланными пастухами) и страдающим от бедности (голодный ребёнок, который просит мяса, старик, который надеется польстить баю и получить от него немного кумыса).

Новые стихи, например, повествовательная поэма «Вадим», были, безусловно, вставлены с целью соответствия идеологическим требованиям советской власти. Хотя её нарратив основывался на одноимённом романе Михаила Лермонтова, написанном в XIX веке, в идеологическом плане она вдохновлялась мифологией Слов назидания, выстроенной советскими пропагандистами вокруг Емельяна Пугачёва, предводителя русских крестьян в войне против их помещиков в 1773-1775 годы. Если царская власть клеймила Пугачёва как преступника и убийцу, советская пропаганда превратила его в национального героя. По крайней мере с 1928 года (когда Пугачёв предстал в роли героя фильма «Капитанская дочка») различные книги и фильмы прославляли его как вождя. Как мог кто-либо когда-либо всерьёз поверить, что кочевник-казах XIX века так сильно заинтересовался классовой борьбой между русскими крестьянами XVIII века и их помещикам, что написал об этом поэму?

Нигде идеологическое содержание книги 1933 года не проговаривалось более подробно, чем в «Словах назидания», бóльшую часть которых никто не видел и не публиковал до 1933 года. Главной целью этих сорока трёх прозаических текстов было сообщить читателям-казахам, что не следует держаться за отсталую культуру их предков и сопротивляться советской коллективизации.

С этой целью советские авторы и редакторы книги 1933 года сделали слово мал, казахское слово, обозначающее скот, главный источник здоровья и богатства кочевых семей, самым часто встречающимся из негативно окрашенных слов в прозаических текстах. Советское собрание сочинений Абая, изданное в 1933 году, стало, таким образом, первой казахской книгой, представлявшей мал проблемой, источником бед. Все прозаические тексты нападали на традиционную казахскую уверенность в важности выращивания скота, а особенно агрессивные нападки содержались в Слове 3, Слове 5, Слове 6, Слове 11, Слове 33 и Слове 44, где казахов, желающих держать скот, бранили за лень, жадность и испорченность.

Как мог кто-либо поверить, что кочевник-казах XIX века, который, согласно официальной биографии, всегда оставался верен кочевому образу жизни своей семьи и предков, мог подвергать свой народ такой критике? С такой необоснованной критикой могли выступать только идеологи, не имевшие ни знания, ни понимания того, что они критикуют. Как однажды объяснил антрополог Джек Уезерфорд, много лет изучавший кочевой образ жизни, кочевник не мог позволить себе быть ленивым: «Степной ребёнок натренирован на выживание и постоянное принятие важнейших решений. Каждое утро пастух выходит из гера [юрты – прим. перев.], смотрит по сторонам и выбирает маршрут в соответствии с дождём, который был на прошлой неделе, вчерашним ветром, сегодняшней температурой или тем местоположением, где через неделю должен находиться скот». Каждый день надо искать пастбище, но ищут его разными способами. Если дожди не приходят, пастух должен найти их; если трава здесь не растёт, пастух должен найти, где она растёт. Пастух не может оставаться на одном месте без движения и ничего не делать. Пастух вынужден выбирать новый путь каждый день, снова и снова». [138]

В сущности, советские редакторы издания 1933 года даже не потрудились скрыть свои идеологические цели. Уже в самом первом прозаическом тексте, во Втором слове, кочевники-казахи описаны как низшие по сравнению с другими: «Смотрю на ногаев, они могут быть хорошими солдатами, стойко переносят нужду, смиренно встречают смерть, берегут школы, чтут религию, умеют трудиться и наживать богатства, наряжаться и веселиться. О просвещенных и знатных русских и речи нет. Нам не сравняться с их прислугой». Очевидно, что частью пропагандистского плана было заставить читателей-казахов стыдиться своих предков.

Даже когда редакторы заставляли «Абая» обращать свои мысли к чему-нибудь столь невинному, как традиционные спортивные игры (борьба, орлиная охота, охота с собаками), как в Слове 26, главной целью было заставить читателей-казахов испытывать стыд. Они заставили «Абая» говорить, что эти игры обеспечивали кочевникам-казахам не радость игры и досуга, но лишь ещё одну возможность хвастаться, «досадить друг другу, разозлить кого-нибудь». Как будто этого было недостаточно, редакторы заставили «Абая» зайти ещё дальше в своей критике всех казахов прошлых и нынешних времён: «У казахов нет других врагов, кроме самих казахов».

Не все прозаические тексты «Слов назидания» выступали с такой же суровой критикой. Например, Тридцать восьмое слово отличается от других прозаических текстов не только религиозным содержанием и гораздо бóльшим объёмом, но и тоном. В Тридцать восьмом слове Абай называет читателей «дети мои», и обращается к ним вежливо. Здесь нет нетерпеливого гнева и раздражения, которые так бросаются в глаза в других текстах (например, во Втором, Третьем, и Двадцать шестом словах). И когда «Абай» всё же подвергает критике группу людей, он делает это с мягкой насмешкой, а не сердитой руганью. Даже мишень его критики другая – не кочевники-казахи, а обманывающие их муллы. Мягкий, ласковый тон этого текста, и более сотни примечаний, объясняющих исламские понятия, создают впечатление, что этот текст писал мулла.

Разные голоса, говорящие в «Словах назидания», заставляют предположить, что их писали разные люди. Например, можно с уверенностью говорить, что Девятнадцатое и Двадцать девятое слова были написаны Аймаутовым – эти два прозаических текста представляют собой точные копии длинной статьи «О пословицах», рассуждения о социальных и философских аспектах некоторых казахских идиом, в том числе и слова мал, которую Аймаутов опубликовал в журнале «Абай» в 1918 году. Напротив, Слово 5 и Слово 6, вдохновлённые той же самой статьёй, были написаны другим автором, что видно из гораздо более сурового тона и цели доказать, что слово мал занимает неоправданно важное место в мыслях казахов.

Таким образом, «Абай» выступил в сталинском социалистическом Казахстане суровым критиком казахов-кочевников и популяризатором русской культуры. После 1953 года, в смягчившейся атмосфере постсталинского времени на горизонте появилась опасность, что однажды пропагандистская конструкция вокруг «Абая» может рухнуть. Букейханов, Байтурсынов, Дулатов и Аймаутов, первоначальные популяризаторы и возможные создатели текстов «Абая», были все казнены к концу 1937 года, а их имена были стёрты из истории. Жансугиров и Габбас Тогжанов, двое советских казахских учёных, исследовавшие историю текстов Абая и, возможно, знавшие правду о советском издании 1933 года, тоже были казнены к концу 1937 года. Но продолжали существовать многочисленные статьи и книги, опубликованные вышеупомянутыми людьми. Письменные свидетельства не были полностью уничтожены. Вследствие этого оставался риск, что где-то в будущем новое поколение учёных, умеющее читать арабское письмо своих казахских предков, сможет проследить историю текстов Абая через различные казахские газеты и журналы до стартовой точки – «Киргизской степной газеты». Один подобный инцидент произошёл в 1954 году, всего через несколько месяцев после смерти Сталина: Алькей Маргулан обнаружил двуязычную записную книжку, подписанную «А. К.», и содержавшую двенадцать стихотворений Абая, «переведённых графом Кудашевым». Заявление Маргулана, что он обнаружил записную книжку в архивах Российского Географического общества, с которым Букейханов поддерживал хорошие отношения на протяжении всей его жизни, было рискованным: осведомлённые редакторы и исследователи, находившиеся внутри советской пропагандистской машины, могли расценить его как попытку вновь произнести имя Букейханова. Хотя советские коллеги Маргулана восхваляли его открытие, доказывавшее, что уже в 1897 году такие русские востоковеды, как «граф Кудашев», пытались записывать тексты Абая, была вероятность, что где-то в будущем рискованное открытие Маргулана приведёт к новым откровениям, которые будут противоречить советской версии событий.

Чтобы сократить риск повторения подобного инцидента, в последующие годы было принято несколько контрмер. Во-первых, доступ к досоветским казахским источникам был строжайше ограничен и поставлен под контроль. Во-вторых, было сделано контроткрытие. Вскоре после открытия Маргуланом рукописи графа Кудашева, другие советские учёные обнаружили записные книжки человека по имени Мурсеит Бикиулы, предположительно личного секретаря Абая, который вскоре после его смерти переписал его стихи. Маловероятно, чтобы настоящим автором записных книжек был Мурсеит: вплоть до 1950-х годов, ни одна книга или статья не упоминала о Мурсеите или каком-либо другом секретаре Абая. Если принять во внимание, что содержимое записных книжек Мурсеита и издание 1933 года идентичны друг другу, вероятно, что записные книжки были рукописной черновой версией издания 1933 года. В этом случае можно предположить, что «Мурсеит» - не имя реального человека, а советское кодовое слово. Чтобы установить истину и определить, кто написал записные книжки Мурсеита, необходима международная команда независимых судебных экспертов.

Как бы то ни было, после открытия записных книжек Мурсеита у советских пропагандистов наконец было подтверждение, что все стихи и прозаические тексты, опубликованные в различных советских изданиях сочинений Абая, были аутентичны. Какие-либо дальнейшие исследования связей между «Абаем» и запретной историей казахского национализма прекратились на пятьдесят лет.

В постсталинские годы Абая продолжали прославлять как провидца, философа, выражавшего свои мысли в первую очередь через прозу и лишь отчасти через поэзию. Эти мысли цитировались повсюду: в школах и университетах, в книгах, журналах и газетах, на радио и телевидении. В разговорах и дискуссиях мысли Абая цитировались как высший из авторитетов, разрешающий любой спор. В числе наиболее часто цитируемых мыслей, по крайней мере в школах и в государственных средствах информации, были критические и негативные мысли о культуре казахов, порицавшие казахов на то, что они медленные, ленивые и завидуют друг другу.

Воздействие этих мыслей на самоуважение казахов, может быть, сложно поддаётся измерению, но от этого оно не становится менее реальным. По сей день казахи пытаются побороть комплекс неполноценности, привитый их семьям и сообществам в советские годы. Он может отчасти быть отражением травмы, вызванной опустошительным казахским голодом и продлившейся не одно десятилетие, но отчасти он может быть вызван и постоянным столкновением с суровой критикой, помещённой в уста поэта, которого казахов научили уважать больше, чем какого бы то ни было другого казахского писателя.

VIII. Заключение

Настоящая статья открыла много фактов, противоречащих официальной исторической версии, сотканной вокруг жизни и трудов «Абая» за последние сто лет. В процессе этого статья собрала огромное количество данных, указывающих на то, что Алихан Букейханов является наиболее вероятным автором многих сочинений Абая. Если бы история в XX веке повернулась иначе, может быть, Букейханов, создатель самого влиятельного гетеронима в истории тюркской литературы, считался бы одним из величайших писателей Средней Азии? Может быть, «Абай», его гетероним, его поэтическое альтер-эго, считался бы гениальным изобретением?

Как настоящая статья несколько раз отметила, специалисты по трудам Абая давно знали правду. Такие влиятельные советские учёные, как Хайржан Бекхожин, Михаил Фетисов и Ушкультай Субханбердина часто заменяли имя Букейханова именем «Абай». Бесчисленные другие учёные и пропагандисты вслед за ними заимствовали элементы жизни Букейханова и приписывали их «Абаю». Когда читатели этой статьи вновь обратятся к официальной биографии Абая или услышат о новом открытии из его личной истории, будет хорошо, если они напомнят себе, что настоящим героем этой личной истории, возможно, является Букейханов.

Однако будет ошибкой считать, что личная история Абая – слепок с личной истории Букейханова. Официальная биография Абая (или одна из её различных версий), возможно, содержит много выдуманных элементов. Более того, личная история Букейханова содержит немало элементов, о которых практически ничего неизвестно: дата и место его рождения, его материально-бытовое положение в годы детства, наконец, что немаловажно, его профессиональная деятельность в годы домашнего ареста в Москве вплоть до расстрела в 1937 году.

Тем не менее, факты о Букейханове, которые открыла настоящая статья, вполне могут положить начало новому его жизнеописанию. Неважно, как много личных бумаг были уничтожены в годы правления Сталина, неважно, сколько архивных документов исчезло в постсоветское время – осталось достаточно записей, чтобы осветить хотя бы некоторые эпизоды жизни Букейханова. Игра стоит свеч, ведь Букейханов – один из самых важных людей в казахской истории. Как политический лидер, он был наделён смелостью и харизмой, и вдохновлял людей подняться вместе с ним на защиту прав кочевников-казахов и носителей казахского языка в целом. Как журналист, он был красноречив и плодовит, он писал статьи для множества газет и журналов и был редактором двух газет, занимающих важнейшее место в казахской истории. Как поэт, он был склонен к скрытности, но блистателен, и созданные им стихи относятся к числу самых изысканных поэтических творений на казахском языке, и самых любимых в народе. Новое жизнеописание могло бы показать, в какой степени Букейханов исходил из собственной биографии, конструируя биографию «Абая», и в какой степени последующие писатели, учёные и пропагандисты, разрабатывавшие историю жизни «Абая», основывались на фактах из жизни Букейханова.

Требуется ещё много исследований, но и фактов, открытых в этой статье, достаточно, чтобы показать, что нельзя приравнять Абая к Букейханову. Ни между их биографиями, ни между их творчеством нет полного совпадения. Пусть Букейханов написал многие стихи и прозаические тексты, ныне приписываемые «Абаю», он был не единственным их автором. В их написании поучаствовали и другие. На раннем этапе важный вклад внесли Жусуп Копеев и Шахин-Герей Букеев. Его главные соратники по Алаш-Орде, Ахмет Байтурсынов и Миржакип Дулатов, внесли свой вклад в стихи «Абая», а спустя несколько лет ещё один соратник, Жусипбек Аймаутов, написал ряд текстов в прозе. Наконец, группа анонимных советских поэтов и пропагандистов, взяв контроль над текстами, собранными Алаш-Ордой, создала немало стихов и прозаических текстов, которые и сегодня считаются окончательными и каноническими.

Но советская версия не должна считаться канонической. Стихи и прозаические тексты Абая должны быть восстановлены, приведены к изначальному виду, соответствующему намерениям их творцов. Если этот принцип применяется ко всем другим важным произведениям искусства в мире, почему он не должен применяться к творчеству Абая? Труды Абая всегда будут важнейшей частью культурного наследия Казахстана, даже если будет доказано, что они являются работой множества разных авторов.

Особенно трудной задачей будет идентифицировать авторов, написавших тридцать шесть текстов в прозе, добавленных к канону Абая в 1933 году. Исследователи должны будут погрузиться в полный тайн мир советской пропаганды, в котором тексты должны были пройти через руки многочисленных редакторов и переводчиков, после чего, наконец, их утверждал главный редактор. Более того, в каноне Абая есть прозаические тексты, написанные авторами, которых невозможно установить. Например, кто написал Слово 38? Исходя из его интонации и содержания, весьма вероятно, что его написал мулла. Но кто это был? Был ли это мулла, связанный с Алаш-Ордой, чьи тексты и имущество конфисковала советская власть? Если это так, то это станет лишним подтверждением факта, что большинство стихов и прозаических текстов, приписываемых сегодня «Абаю», были созданы участниками и сторонниками Алаш-Орды. Более того, если Слово 38 удастся найти, это прольёт свет на то, как советские редакторы манипулировали содержимым собрания сочинений 1933 года.

Написание новой истории происхождения «Абая» будет не только трудом по культурной истории, но и по истории жизни и трудов одного человека. Если однажды, после полноценной научной проверки, выяснится, что Букейханов действительно был автором большинства стихов Абая и, возможно, некоторых из его прозаических текстов, откроется совершенно новая сфера для исследований. На протяжении всей своей карьеры, но особенно в XIX веке, Букейханов был плодовитым автором. Если собрать все прозаические тексты Букейханова в двуязычном авторитетном издании, они станут памятником одному из самых выдающихся интеллектуалов в казахской истории, чьё имя и чьи труды слишком долго находились под запретом. Кроме того, Авторитетное издание собрания сочинений Букейханова поможет нам углубить своё понимание текстов из канона Абая.

Примером этого может стать статья под названием «История, которую казахи не могут забыть», впервые опубликованная в русском журнале «Вестник» в 1892 году, а затем, в этом же году, напечатанная на казахском языке в «Киргизской степной газете». [139] Эта статья, пересказывавшая легенду «Енлик и Кебек» и излагавшая географическую историю Каркаралинского района, была вновь открыта в 1980-е годы (во время гласности) и приписана человеку по имени «Шакарим Кудайбердиев», племяннику Абая.

Писатель и критик Мухтар Магауин выразил своё несогласие. Отметив стилистическое сходство между этой статьёй и канонической прозой Абая, и рассуждая, что Абай был единственным казахом в то время, обладавшим достаточными научными познаниями для написания этой статьи, Магауин заявил, что её автором не мог быть никто, кроме как сам Абай. Более того, Магауин был так впечатлён этим пересказом легенды, что он решил пойти ещё дальше и провозгласить Абая первым в истории автором казахской художественной литературы. [140] Однако Магауин, возможно, не прочёл первоначальный текст, напечатанный в русской газете «Сибирский вестник», и поэтому не заметил, что пересказ легенды, повествующей о двух возлюбленных, наказанных за нарушение традиционного брака по сговору родителей, был посвящён русской женщине с инициалами «М. П. Б.». Если бы Магауин увидел оригинал в «Сибирском вестнике», он понял бы всю невозможность своей атрибуции: Абай, благочестивый и процветающий кочевник-казах, с тремя жёнами, никогда не стал бы признаваться в любви славянской женщине на страницах русской газеты, даже под прикрытием псевдонима.

Единственным казахом, который мог написать этот текст в 1892 году, был Букейханов. Он не только родился в Каркаралинском районе, он был, возможно, на тот момент единственным казахом в Степном крае, который сочетал активный интерес к литературе с активным интересом к науке. Кстати, в 1892 году Букейханов изучал лесоводство (в Томске или в Петербурге), что может объяснить особое внимание к обезлесению региона в статье. Более того, если автором статьи был Букейханов, то и посвящение неизвестной русской женщине легче понять. Хотя личных бумаг, свидетельствующих о сердечных делах Букейханова в этот период, не сохранилось, его любовь к по крайней мере одной славянской женщине является историческим фактом: в 1901 году Букейханов женился на Елене Севостьяновой, дочери народника – и этот брак продолжался до самой её смерти в 1918 году.

Если текст 1892 года поставить на его законное место в списке произведений Букейханова, а затем сопоставить с двумя стихотворениями из канона Абая, а именно «Моя душа печальна и темна» и «Что ты сделала со мной», многие читатели увидят между ними явное сходство. Сюжет этих двух стихотворений, в которых мужчина-поэт жалуется, что белокожая женщина (ақ етіңді) оставила его – всегда сбивал читателей с толку. К примеру, писатель и критик Таласбек Асемкулов попытался подобрать несколько объяснений, но все они были маловероятны. [141] Если бы Асемкулов прочитал статью, написанную Букейхановым в 1892 году, и знал, что автор этой статьи написал ещё и два стихотворения Абая, он бы понял. Такова сила сравнительного чтения: из сопоставления текстов можно понять многое.

К несчастью, современная наука в Казахстане придерживается иного подхода. Слишком часто внимание уделяется не анализу, а открытию: открытию нового человека, который был предположительно связан с Абаем, или открытию нового материального предмета, который, предположительно, принадлежал Абаю. Слишком часто об этих открытиях сообщают официальные средства массовой информации ещё до того, как они прошли научную проверку.

Проблема ненаучных открытий, столь характерная для исследований Абая, не нова. Уже в 1940 году Мухтар Ауэзов предупреждал, что в процессе приписывания текстов, жизненных событий и материальных предметов Абаю необходимо проявлять научную ответственность. [142] Эту проблему ещё усугубляет языковой раскол в стране: русскоязычные учёные, в силу недостаточного знакомства с официальным государственным языком, не знают, какими исследованиями занимаются их казахоязычные коллеги.

Несмотря на пагубное влияние советской идеологии на современное состояние науки в Казахстане, надежда остаётся всегда. Эта статья была написана в надежде достучаться до нового поколения литературных критиков, которые смогут создать команду, включающую в себя специалистов как по традиционным методам арабской, казахской и русской филологии, так и по новым количественным методам стилометрического анализа, чтобы исследовать сходство между текстами, написанными членами Алаш-Орды, и сочинениями «Абая». С помощью иностранных судебных экспертов эти критики могли бы даже начать выяснение происхождения рукописных заметок и записных книжек, скрывающихся в различных архивах.

Кроме того, эта статья была написана в надежде достучаться до нового поколения историков, которые пожелают отказаться от советского обычая изображать людей безупречными каменными идолами и вместо этого займутся исследованием талантливых, но небезупречных людей, создавших образ «Абая» из политических соображений, но потерпевших поражение в силу исторических обстоятельств, которые они не могли ни предсказать, ни взять под контроль. По крайней мере, эта новая история жизни и трудов «Абая» может потенциально стать правдивой историей – а не фальшивым идеализированным повествованием, которое сочинили советские идеологи. Более того, в самом сердце этой истории, возможно, окажется необыкновенное произведение искусства, возвращённое к своему изначальному, досоветскому облику – поэзия Абая.

«Абай»: самый знаменитый неизвестный писатель Казахстана. Когда казахи смирятся с этим, может быть, они будут готовы больше узнать и о своей общей истории, о которой в настоящее время известно столь мало.

Начало: https://www.zaurebatayeva.blog/post/загадка-абая-величайший-неизвестный-поэт-казахстана

[92] Там же. С. 597.

[93] Букейханов А.Н. = Бөкейхан Ә.Н. Шығармаларының толық жинағы = Полное собрание сочинений в 9 т. Монографии, научные исследования, статьи, литературные переводы / құраст. Ж.С. Аққұлұлы. Астана: Сарыарқа, 2009-2013. Т. 1. Астана, 2019. С. 534-536.

[94] Байтұрсынов А. Қазақтың бас ақыны. // Қазақ. 1913, 39-саны.

[95] Жаңа шыққан кітаптар. // Қазақ. 1913, 8-саны.

[96] Жолдыбаев M. Құрметті Ш.Әлжановқа жауап. // Айқап. 1912, 4-саны.

[97] М.М. Семипалаттан. // Айқап. 1914, 4-саны

[98] Субханбердина Ү. Айқап бетіндегі мақалалар мен хат-хабарлар. Алматы, 1995, 303-364 бет.

[99] Жансүгіров I. Кіріспе. // Абай Құнанбайұлы. Толық жинақ, Қызыл Орда, 1933, 44-бет.

[100] Тоғжанов Ғ. Абай. Алматы, 1935, 5-бет.

[101] Потанин Г.Н. На притоке реки Токрау. // Сибирская жизнь. Вып. 86. 1914. С. 2.

[102] Дулатов M. Жер аудару. // Қазақ. 1913, 9-саны.

[103] Дулатов M. Балаларға да жұққаны. // Қазақ. 1913, 28-саны.

[104] Басқармадан. // Қазақ. 1915, 109-саны.

[105] Байтұрсынов А. Қазақтың бас ақыны. // Қазақ. 1913, 39-саны.

[106] Дулатов M. Абай. / Қазақ. 1914, 67-саны.

[107] Ғалихан. Кәкітай. // Қазақ. 1905, 105-саны.

[108] «Талап» азаматы. Игілік іс. // Сары Арқа. 1917, 2-саны.

[109] Теңдік серіктестігіне кіріскендер. // Сары Арқа. 1917, 11-саны. Аш-жалаңаш қазақ-қырғызға жәрдем. // Сары Арқа. 1917, 57-саны.

[110] Әлиханның Семейге келуі. Сары Арқа. 1917, 30-қазандағы 18-саны.

[111] Байтұрсынов А. Қазақтың бас ақыны. // Қазақ. 1913, 39-саны.

[112] Байтұрсынов А. Қазақтың бас ақыны. // Қазақ. 1913, 40-саны.

[113] Байтұрсынов А. Әдебиет танытқыш. Ташкент, 1926.

[114] Есенбай Дүйсенбайұлы (ред.). Абай шығармаларының екі томдық толық жинағы. Алматы, 2005.1-том.

[115] Атауы жоқ өлең. // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 12-саны.

[116] Қыр баласы. Би және билік. // Қазақ. 1914, 48-саны.

[117] Жолдыбаев M. Құрметті Ш.Әлжановқа жауап. // Айқап. 1912, 4-саны.

[118] Дулатов M. Балаларға да жұққаны. // Қазақ. 1913, 28-саны.

[119] Ғаббасов С. Ашық хат. // Айқап. 1914, 7-саны.

[120] Ахметов З. Новое о переводах Абая из М.Ю. Лермонтова. // Тюркологический сборник. 1951. Вып. 1. С. 31-42.

[121] Құрманбаев A. (Бөкейханов Ә.?) Құмырсқа мен шегіртке. // Дала Уалаятының Газеті. 1894, 32-саны.

[122] Дулатов М. Айтыс (Лермонтовтан). // Қазақ. 1913, 6-саны; Дулатов М. Айтыс (Лернмонтовтан). // Айқап. 1913, 3-4 саны; Дулатов М. Үш құрма терек. // Айқап. 1914, 17-саны.

[123] Ахметов З. Новое о переводах Абая из М.Ю. Лермонтова. // Тюркологический сборник. 1951. Вып. 1. С. 31-42.

[124] Затаевич А.В. 1000 песен киргизского народа (напевы и мелодии). Оренбург, 1925.

[125] Арыс-ұлы. Ән-өлең хәм оның құралы.// Қазақ. 1914, 67-саны.

[126] Абай сөзі. Сары Арқа. 1917, 13-саны.

[127] Жароков Т. Қазақстан баспасынан. Абай Құнанбай-ұлы. Толық жинақ. Қызыл Орда, 1933, 1-бет.

[128] Абай (Ибрагим) Құнанбай-ұлы. Аудармалары пен қара сөздері. Алматы, 1940. 2-том, 251-бет.

[129] Абай (Ибрагим) Құнанбай-ұлы. Аудармалары пен қара сөздері. Алматы, 1940. 2-том, 165-бет.

[130] Абай Құнанбаев. Толық жинақ. / ред. Н.Т. Сауранбаев. Алматы, 1945.

[131] Абай (Ибрагим) Құнанбай-ұлы. Аудармалары пен қара сөздері. Алматы, 1940. 2-том, 155-164 бет.

[132] Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем в трёх томах. Т. 1. Стихотворения. М., 2009. С. 305.

[133] Мандельштам Н. Воспоминания. Книга Третья. Москва-Берлин. 2019. С. 169.

[134] Ағарту комиссариатының 27-28-ші жылғы бастыратын кітаптардың тізімі.// Жаңа мектеп 1927, 11-12 сандары.

[135] «Талап» азаматы. Игілік іс. // Сары Арқа. 1917, 2-саны.

[136] Әуезов М. Абай жайын зерттеушілерге. Шығармаларының елу томдық толық жинағы. Алматы, 2004. 15-том, 32-бет.

[137] Жансүгіров I. Кіріспе. // Абай Құнанбайұлы. Толық жинақ. Қызыл Орда, 1933, 6-7, 16-17, 67-68 бет.

[138] Weatherford J. The Secret History of the Mongol Queens: How the Daughters of Genghis Khan Rescued His Empire. New York, 2010, p. 161.

[139] Забытый. «Незабытое» прошлое и настоящее киргизов. Очерки. // Сибирский вестник. 1892, № 60. Ұмытылған. Қазақтардың естерінен кетпей жүрген бір сөз. Дала Уалаятының Газеті. 1892, 29, 31-32, 34-40 сандары.

[140] Мағауин М. Абайдың белгісіз әңгімесі. // Abai.kz, 2015, 11-шілде.

[141] Әсемқұлов Т. Абай кітабы (2004), Абайдың ұлы жұмбағы (2005). Таласбек Әсемқұлов. Шығармалары. Алматы, 2016. 178-184 беттер.

[142] Әуезов М. Абай жайын зерттеушілерге. // Шығармаларының елу томдық толық жинағы. Алматы, 2004. 15-том, 30-33 бет.

Начало: https://www.zaurebatayeva.blog/post/загадка-абая-величайший-неизвестный-поэт-казахстана