Загадка Абая: величайший неизвестный поэт Казахстана

Души измученной постигни суть! Тяжелым и тернистым был мой путь. Я — человек с загадкой, помни это! Когда умру, не стану ль я землей? Абай [1]

Не стремись узнать имя написавшего, лучше запомни его слова. Абай [2]

I. Введение

Поэт и философ Абай уже много лет считается отцом-основателем современной казахской культуры. Писатель Аслан Жаксылыков как-то сказал, что из всех ведущих культурных деятелей XIX века, в число которых входили такие люди, как Чокан Валиханов и Ибрай Алтынсарин, наибольшее воздействие на формирование казахской национальной идентичности оказал именно Абай. [3] Влияние Абая, безусловно, было велико, но, возможно, оно проявилось не так, как хотел думать Жаксылыков и другие писатели его поколения. В настоящее время казахское общество расколото по языковому и культурному принципу, и хотя трудно определить, до какой степени за этот раскол ответственен Абай, очевидно, что в его текстах можно найти элементы, привлекательные для обеих сторон.

Будем ли мы читать многочисленные научные исследования, посвящённые Абаю, или тысячи популярных вебсайтов с информацией о нём, этот водораздел бросается в глаза. Русскоязычные казахи восхищаются Абаем как первым поборником русского языка и культуры, как человеком, способствовавшим русско-казахской дружбе. Для казахоязычных казахов Абай в первую очередь яркий и оригинальный лирический поэт и религиозный мыслитель безупречной нравственности. Но раскол общества выражается не только в положительных, но и в отрицательных суждениях в адрес Абая. Особенный гнев молодых поколений вызывает ядовитый негативизм, которым, как им кажется, пропитаны прозаические труды Абая. Эти тексты были опубликованы в 1933 году под названием «Қара сөздер «Ғақлия» (қара сөз означает по-казахски «проза») и переведены на русский в 1945 году под названием «Слова назидания». В сорока пяти пронумерованных текстах, составляющие «Слова назидания», казахи часто именуются «ленивыми», «невежественными», «завидующими друг другу» и даже «врагами друг другу». С точки зрения критикующих, то внимание, которое казахские школы на протяжении нескольких десятков лет уделяли антиказахскому содержанию прозы Абая, нанесло удар по самоуважению нескольких поколений казахов и создало отрицательные стереотипы о казахах среди других этнических сообществ, тем самым углубив раскол в обществе Казахстана.

Но недостаток взаимного уважения и самоуважения в сегодняшнем казахском обществе – не единственное, в чём обвиняют Абая. Именно он, по мнению критикующих, виновен в том, что казахи не испытывают должного почтения к кочевым предкам. Безусловно, образ Абая как кочевника-казаха, предпочитавшего русскую культуру и русское образование собственным кочевым традициям, весьма неоднозначен. Но сегодняшние критики Абая, по всей видимости, не осведомлены о том, что и его жизненный путь, и его труды были впоследствии отредактированы, и многие антикочевые высказывания были добавлены в тексты Абая уже в советское время.

С другой стороны, нельзя отрицать, что современные школьные учебники в Казахстане сосредоточены исключительно на дидактическом наследии Абая. Например, ученики третьего класса государственных школ Казахстана обязательно изучают два дидактических стихотворения Абая («Пока не знаешь – молчи» и «Ласкают слух, мелодия и слово») и, в первую очередь, 60 слов из Тридцать восьмого слова назидания. Этот небольшой отрывок из самого трудного текста Абая включает в себя девять негативных характеристик, некоторые из которых повторяются дважды: невежество, лень, хитрость, неграмотность, бесстыдство, посредственность, слабый, враг. Принимая во внимание, что дополнительные задания тоже сфокусированы на негативных характеристиках (например, невежественный, неталантливый, ленивый, жадный, лживый и грубый), изучение прозы Абая в 3 классе государственных школ Казахстана означает изучение 17 негативных слов, относящихся исключительно к казахам. Какие выводы должны сделать 9-летние дети из такой усиленной дозы негативности? А к какому заключению должны прийти ученики 6 класса, обязательно проходящие Слово назидания 7, в конце которого содержится самая пессимистичная оценка казахов во всём творчестве Абая? «Если в груди нашей нет света, а в душе нет веры чем же тогда мы, лупоглазые, лучше животных?! Ведь даже в детстве мы были приличнее. При всём своем неразу­мии мы были достойны звания человека, ибо стремились познать мир вопреки своему неведению. А ныне мы хуже животных. Ибо животные не знают, зато и не претенду­ют называться знающими. Мы тоже ничего не знаем, но настолько упорны в своем невежестве, выдаваемом за знание, что готовы пасть замертво с лопнувшими от напряжения кровеносными сосудами».

Поэтому некоторые молодые родители призывают исключить прозу Абая из школьной программы. Яростная критика, которой Абай уже не первый год подвергается в социальных сетях, не встречает понимания у тех казахов, которые считают, что если Абай критиковал свой собственный народ, он делал это не из ненависти к нему, а из лучших побуждений, чтобы казахи стали лучше, преодолев в себе свойственные всем людям наклонности к зависти и лени.

Желая прославить Абая как поборника русской культуры, русскоговорящие игнорируют главный вклад Абая в казахскую культуру, его лирическую поэзию, обращая внимание главным образом на его переводы русских поэтов XIX века (Лермонтова, Пушкина, Крылова), на русофильские отрывки его прозаических текстов, и на статьи, написанные учёными и пропагандистами в советскую эпоху. На это можно было бы возразить, что русскоязычные игнорируют лирическую поэзию Абая вынужденно. Обычно они не владеют казахским языком в достаточной степени, чтобы читать стихи Абая в оригинале. Более того, они не могут опереться на русские переводы, которые никогда не отличались качеством и не могли предоставить доступ к богатству идей и музыкальной утончённости стихов Абая. Многие учёные и сегодня разделяют мнение Гулзии Камбарбаевой, высказанное в 1964 году, что лучшими переводами Абая остаются тексты Всеволода Рождественского, Семёна Липкина и Марии Петровых, работавших с 1936 по 1954 год. [4] Но и эти переводы не всегда точны, что неудивительно, потому что три вышеупомянутых переводчика не отвечали самому базовому требованию – они не знали казахского языка. Можно ли переводить поэзию, не будучи способным прочитать оригинал? И по сей день русские переводчики, возможно, в силу ограниченного знакомства с казахским языком, не могут передать метафорические фразы Абая языком русской поэзии, сохранив при этом весь исходный смысл.

В сущности, с Абаем произошла самая настоящая трагедия. Стихи Абая относятся к числу самых красивых и самых утончённых текстов, когда-либо написанных на казахском языке. Но оценить эти достоинства могут только люди, очень хорошо владеющие языком. Те, кто читал стихи Абая на других языках (в первую очередь русском) знакомились с худшими по качеству текстами, не передающими всей гениальности Абая. Поэзия Абая могла бы объединить казахскую нацию – она могла бы наполнить каждого казаха чувством гордости, что он казах. Но в постсоветский период Абай стал фигурой, вызывающей разногласия, символом культурного и лингвистического раскола в казахском обществе.

В самом сердце трагедии – политические манипуляции, которым стихотворения Абая подвергались в XX веке. Абаю никогда не позволяли быть просто поэтом. Его всегда использовали как политический инструмент. Более того, если посмотреть на эти политические манипуляции более пристально, всё становится ещё более трагично. Большинство того, что нынешние казахи знают об Абае и его текстах, было в действительности придумано в начале XX века и допридумано в советские годы, примерно через сорок лет после того, как русско-казахская «Киргизская степная газета» опубликовала два первых стихотворения Абая.

Уже в 1940 году Мухтар Ауэзов, который с 1930-х годов был вовлечён в советскую пропагандистскую кампанию вокруг Абая, попытался предупредить своих читателей, что накопилось немало проблем, связанных с его текстами. [5] Ауэзов констатировал: с одной стороны, слишком многочисленны «собиратели» поэзии Абая, обнаруживающие его новые стихотворения, а также «подражатели», пишущие новые стихи в его стиле. С другой стороны, слишком мало подготовленных учёных, которые могли бы, сотрудничая друг с другом и проверяя друг друга, удостовериться в аутентичности этих новых стихотворений. Ауэзов беспокоился, что это может увести «будущих исследователей» в ложном направлении. Чтобы будущие исследователи могли лучше понять поэзию Абая, продолжает Ауэзов, необходимо гораздо больше научных исследований, посвящённых тем историческим условиям, в которых в XIX веке жили такие кочевники, как Абай. Почему он столько говорил о будущих исследователях? Почему делал упор на исторический контекст? Что Ауэзов пытался сказать? В 1940 году Ауэзов, единственный представитель националистического движения Алаш-Орда, переживший сталинские чистки, не мог свободно выразить свои мысли ни по одному вопросу. Подчёркивая необходимость более глубоких исторических исследований, и возлагая надежды на будущих исследователей, Ауэзов, возможно, пошёл на риск, попытавшись передать своим читателям скрытое послание: Абай, кочевник XIX века, не мог придерживаться прокоммунистических и антикочевых взглядов, которые приписывались ему в 1940 году, стало быть, стихи Абая уже не те, что прежде.

Для исследователей, изучающих вопрос о том, как труды Абая и его биография видоизменялись с течением времени, встаёт вопрос: удастся ли когда-либо открыть «золотые самородки» (согласно формулировке Алихана Букейханова, [6] бывшего учителя Ауэзова), скрывающиеся внутри поэзии Абая?

Чтобы заслужить звание «мировой литературы», поэзия Абая должна быть верифицирована в соответствии со стандартами проверки, применяющимися ко всем другим текстам мировой литературы. Такие религиозные тексты, как Пятикнижие Моисеево и Евангелие от Марка, философские труды, как «Аналекты Конфуция», драмы и стихи Уильяма Шекспира изучались веками с целью проверки их аутентичности. [7] Вследствие этого, у нас больше информации о происхождении этих текстов и она более надёжна: мы лучше знаем, кто и когда их написал. Те же стандарты верификации должны быть приложены и к стихотворениям Абая, не от паранойи, но из почтения. Если старинные тексты, картины и памятники следует реставрировать, возвращая им их изначальный облик, почему не восстановить таким же образом и поэзию Абая?

Учёные уже давно без особого шума признают, что есть сомнения в авторстве Абая и в аутентичности его творчества. Уже в 1932 году учёный и поэт Ильяс Жансугиров отметил, что «биография Абая не была написана по-научному», что она либо «преувеличивала» (дақпырт), либо «основывалась на слухах» (алып-қашпа). [8] [9] Один из видных исследователей трудов Абая в советское время, Заки Ахметов, часто использовал гипотетические обороты («вероятно», «возможно»), анализируя жизнь и труды Абая. [10] В 2008 году литературный критик Николай Анастасьев признал, что, принимая во внимание отсутствие письменных источников и каких-либо физических данных, «биографию» Абая написать невозможно: в лучшем случае можно нарисовать «портрет или даже силуэт». [11]

В социальных сетях тоже высказывались сомнения. К примеру, в 2017 году один блогер предположил, что «Слова назидания» Абая были написаны в 1930-е годы командой советских пропагандистов. Более того, он задался вопросом, существовал ли Абай вообще. Последовавшие за этим споры, оскорбления и угрозы подтвердили, что языковой и культурный барьер, расколовший казахское общество, проник и в социальные сети. Однако практически никто из участников дискуссии не задался более глубоким вопросом, который поставил блогер: кто был человек, которого мы сейчас называем Абаем? И написал ли этот человек всё то, что мы сегодня ему приписываем?

Можно ожидать, что настоящая статья вызовет острую дискуссию, потому что в ней будет поставлено несколько вопросов, которые никогда прежде не ставились. Причина этому – не только советская традиция замалчивания, по-прежнему вездесущая, но и ряд других препятствий, вставших на пути учёных. Чтобы изучить, как с течением лет редактировались жизнь и творчество Абая, необходимо стать специалистом в нескольких разных сферах: нужно не только в совершенстве овладеть казахским языком XIX века и использовавшейся для его записи арабской графикой, но и во всех подробностях изучить историю казахских кочевников с момента предполагаемого рождения Абая (1845 год) и до того времени, когда кочевой образ жизни был уничтожен, а Абай получил статус национального поэта (1933 год). Из всех препятствий, стоящих перед абаеведами, последнее, возможно, наименее очевидно: разве трудно как следует разобраться в истории кочевой жизни казахов?

II. Неизвестные и запрещённые истории

Мы удивительно мало знаем о той культуре, в которой жил Абай, и которая была в первую очередь кочевой, и о том, как в XX веке она была уничтожена в результате советской коллективизации. Радик Темиргалиев, историк, поставивший задачу пролить свет на так называемые «белые пятна» в истории кочевников Степного края в XIX веке, в своей книге предлагает обзор административных реформ, которые на протяжении столетия вводило царское правительство, стремившееся покончить с традиционными кочевыми обычаями и лишить кочевников привычных средств к существованию. Эта малоизвестная история важна не только сама по себе, но и как контекст, позволяющий понять мотивацию Абая в то время, когда он писал самые ранние свои стихотворения и прозаические тексты (к этому вопросу мы ещё вернёмся).

Один из аспектов кочевой культуры XIX века, о котором мы по-прежнему мало что знаем – образовательный. Какими возможностями для получения образования располагали кочевники-казахи? В 1962 году советский академик Толеген Тажибаев написал, что во второй половине XIX века, то есть в то самое время, когда Абай и его кочевое семейство жили в Семипалатинской области, «народное образование области стояло на весьма низкой ступени» [12] – а новых исследований с тех пор практически и не было. В этом вопросе необязательно принимать на веру слова советских академиков. Вполне достаточно прислушаться к дебатам образованных казахских интеллектуалов XIX века, таких людей, как Алихан Букейханов и Жусуп Копеев: они прямым текстом говорили, что подавляющее большинство кочевников неграмотны, и из-за этого легко могут легко поддаваться манипуляциям татарских мулл, торговцев-сартов и русских начальников. [13]

Официальные биографы Абая пытались обойти вопрос неграмотности кочевников в XIX веке, сообщая, что Абай получил трёхлетнее религиозное образование в медресе и трёхмесячное русское образование в церковно-приходской школе, а затем, благодаря своим исключительным способностям, Абай сам овладел не только русским языком, но и персидским, арабским, статистикой и философией, восточной и западной. Даже если мы примем тот факт, что поэт, которого мы сейчас называем «Абай», был гением, невозможно представить, что он приобрёл все эти знания самостоятельно, продолжая вести непростую жизнь степного кочевника. Мы знаем, к примеру, что знакомство со вторым языком требует полного погружения в языковую среду или длительного языкового обучения. Даже такой человек, как Иоганн Вольфганг фон Гёте, гений по любым стандартам, был способен выучить французский, английский и итальянский лишь благодаря тому, что с ранних лет много занимался с носителями языка. Более того, мусульманское преподавание в Средней Азии в середине XIX века в основном сводилось к пассивному повторению небольшого числа текстов, и не уделяло внимания выработке продуктивных языковых навыков, то есть чтению и написанию новых текстов. [14]

Казахи так мало знают об образовании и культуре своих кочевых предков, что никто даже не ставит под вопрос официальную биографию Абая, несмотря на всю её маловероятность. Не было даже попыток объяснить, почему Абай, кочевник XIX века, полностью интегрированный в свою культуру и никогда не ездивший дальше Семипалатинска, решил порвать с культурой собственной общины.

Недавно наблюдались попытки изобразить Абая джадидом, открывшим в собственном ауле школу нового образца. Попытка соединить Абая с джадидизмом – ещё один пример того, как мало мы знаем об истории казахов до Октябрьской революции. В самом деле, джадидизм – «белое пятно» в коллективной памяти всех тюрков Средней Азии. Согласно недавним историческим исследованиям, джадидизм, культурное движение, призывавшее к реформированию мусульманского образования, началось в крупных городах Туркестана в конце XIX века, но привело к открытию школ с новой методикой лишь в 1900-е годы. [15]

Кочевая культура, в которой жил Абай, и конец этой культуры в 1930-е годы – эти две темы находились под запретом в советское время. Любой советский автор, пытавшийся их упоминать, подвергался цензуре или более строгому наказанию. Такова была судьба писателя Мухтара Ауэзова, который постоянно подвергался цензуре в 1940-е годы, во время написания многотомного романа «Путь Абая» («Абай Жолы»), хотя сам Ауэзов подчёркивал, что его произведение – не научное, а художественное, и даже включил в него одобряемые государством мотивы русско-казахской дружбы и сотрудничества. [16] Более суровые испытания выпали на долю историка Ермухана Бекмаханова, обвинённого в национализме и отправленного в ГУЛАГ за написание монографии под названием «Казахстан в 20-40-е годы XIX в.».

Даже в более свободные 1970-е годы эти темы продолжали оставаться под запретом. Приведём пример поэта Олжаса Сулейменова, который, опубликовав в 1961 году стихотворение в честь Юрия Гагарина, был признан выдающимся советским поэтом и вступил в партию, а в 1975 году подвергся нападению цензоров, обвинивших его в отстаивании национализма и заступничестве за кочевой феодализм, потому что он написал лингвистически-антропологический труд «Аз и Я», в котором стремился показать тюркские корни средневекового русского эпоса, а в предисловии к нему сделал несколько заявлений, не получивших одобрения. Во-первых, Сулейменов написал: «Факт, взятый вне исторического контекста, превращается в мертвую игрушку ученых. Ибо факт – ядро эпохи, он живет в космосе обстоятельств своего времени, как земной шар в оболочке атмосферы. Разъять их невозможно без вреда для знания». За этим последовало ещё более опасное заявление: «Имею право ошибаться и признавать, и искать новые решения. Имею возможность высказывать свои суждения по табуированным проблемам». [17] Чтобы уберечь Сулейменова от более суровой кары, потребовались вмешательства других членов партии.

Давление советской власти на казахских интеллектуалов, стремление пресечь любые попытки обратиться к тюркским и кочевым истокам казахской культуры – всё это отвечало общей стратегии: изгладить эти истоки из коллективной памяти казахов. В сфере культурного производства советская власть приняла на вооружение двустороннюю стратегию по стиранию коллективной памяти казахов: утаивание и подмену. В данном случае вызывает особенный интерес второй подход, который активно использовался в другой исторической сфере, на протяжении долгого времени неизвестной или игнорируемой: масштабные переводческие и издательские проекты, посвящённые народным песням и сказкам, осуществлявшиеся в 1930-е годы в рамках сталинской национальной политики. Как мы увидим ниже, эти проекты тоже представляют собой важный исторический контекст, о котором следует помнить и который следует реконструировать, если мы хотим лучше понять жизненный путь Абая и его труды.

В недавние годы российские и западные учёные начали изучать масштабные переводческие и издательские проекты 1930-х годов. Выводы, к которым пришли исследователи, должны обеспокоить читателей и исследователей, которым небезразлично, являются ли труды Абая, ставшего национальным поэтом именно в эту эпоху, аутентичными. В частности, учёные выявили два случая масштабной фальсификации казахских народных стихов и сказок, которые как раз в эти годы звучали на радио и публиковались в книгах и газетах.

Первый случай связан с Джамбулом Джабаевым. Талантливый традиционный поэт (акын), он почти достиг девяностолетнего возраста, когда в 1936 году его выбрали представлять казахское народное творчество на декаде казахской литературы и искусства в Москве. В последующие годы талант Джамбула к поэтической импровизации (айтыс) эксплуатировали советские фольклористы и переводчики, которые записывали и переписывали импровизации Джамбула на заданную тему, создавая панегирики советскому государству и Сталину, которые затем публиковались во всех центральных газетах и переводились на все языки Советского Союза. Таким образом, Джамбул стал общесоветским поэтом. Фальсификация стихов Джамбула был обнаружена уже в постсталинскую эпоху: такие казахские учёные, как Есмагамбет Исмаилов, открыто заявляли, что в книге стихов Джамбула «Путешествие на Кавказ», впервые опубликованной в 1938 году, многие стихотворения не имеют подлинника на казахском». [18] Нынешние учёные зашли ещё дальше. Теперь они не только анализируют степень сфальсифицированности стихов Джамбула (таких, как «Моя Родина», впервые опубликованного в «Правде» в 1936 году), но и документируют обширную сеть деятелей, участвовавших в популяризации Джамбула в разных средствах массовой информации. [19]

История с Джамбулом должна бы обеспокоить исследователей Абая, потому что в этих двух случаях прослеживается ряд аналогий. Во-первых, и Джамбул, и Абай были устными поэтами, наследниками богатой казахской культуры устной поэзии – уязвимого жанра: устные стихи было легко присвоить и трансформировать в письменные тексты, несущие иной смысл. Во-вторых, и Джамбул, и Абай были выбраны на роль представителей казахской народной поэзии примерно в одно время и в одинаковых обстоятельствах – в 1930-е годы, в рамках сталинской политики национальностей. В-третьих, и Джамбул, и Абай получили статус национальных поэтов, вокруг которых сформировался культ личности. Культ Джамбула быстро поблек в постсталинские годы, в то время, как культ Абая продолжает существовать и поныне. Почему образ Абая так и остался невредимым? Произошло ли это благодаря тому, что Абай и его тексты избежали фальсификаций? Или же потому что мы всегда намного меньше знали о личности Абая и об истории его трудов? Мы ещё вернёмся к этим вопросам.

Второй случай связан с антологией народных стихов и коротких прозаических рассказов, опубликованной в 1937 году под эгидой газеты «Правда» и под названием «Творчество народов СССР». Эта престижная антология имела две цели – отпраздновать 20-ю годовщину Октябрьской революции и прославить национальное и лингвистическое многообразие республик Советского Союза. Однако филолог Елена Земскова, изучив административные документы этого масштабного проекта, хранящиеся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), обнаружила, что все переводы были впоследствии переписаны группой русских поэтов, незнакомых с языками оригиналов. Более того, в папках по казахскому разделу этой антологии не было никаких записей устной речи или исходных текстов. [20] Другими словами, нельзя исключить, что казахский раздел был полностью написан русскими поэтами и издателями. Стихотворения, переведённые с языков, имевших давние традиции письменной литературы, например, узбекского, подвергались фальсификации в меньшей степени.

Этот пример лишний раз показывает, что казахские поэты были особенно уязвимы перед лицом фальсификаций, потому что они были устными поэтами, и советские пропагандисты, переводя их декламации и импровизации в письменную форму, могли легко манипулировать их содержанием. Абаеведы не должны забывать об этом. Пусть Абай и не был представителем народной поэзии, его стихи были так же уязвимы, как и творения любого устного поэта, ведь не существовало писаных или печатных версий, подтверждённых самим Абаем.

Есть и ещё причина для беспокойства. Когда впервые было опубликовано «Полное собрание сочинений Абая» (на казахском языке в 1933 году, в русском переводе в 1940 году), оно стало результатом большой работы, проделанной при поддержке государства. Оба издания были роскошны, к работе над ними привлекалась обширная группа редакторов и переводчиков, их активно рекламировали. Другими словами, они получили ту же поддержку со стороны государства, как и книги Джамбула и антология «Правды».

Возможно, ещё более важно то, что в переводе 1940 года приняли участие некоторые из тех же редакторов и переводчиков, что трудились над другими двумя проектами. Литературный критик Леонид Соболев, тесно сотрудничавший со Сталиным, не только написал предисловие к изданию 1940 года (чрезвычайно влиятельную статью «Поэт-мыслитель»), но и участвовал в продвижении поэзии Джамбула. [21] Поэты Мария Петровых и Всеволод Рождественский переводили не только стихи Абая в сборнике 1940 года; они были указаны как переводчики армянской, болгарской, грузинской и сербской поэзии в изданной «Правдой» антологии 1937 года. Поэт Марк Тарловский, принявший участие в переводах 1940 года, стал личным секретарём Джамбула в начале Второй мировой войны, и переводил все стихи Джамбула о войне.

Эти переводчики не знали казахского языка (как и других языков, с которых они переводили), но это не считалось важным, поскольку, как показала Земскова, все масштабные переводческие проекты этого времени задействовали по крайней мере две разные группы переводчиков. Первая состояла из тех, кто знал язык оригинала достаточно хорошо, чтобы составить дословный перевод, так называемый подстрочник. Эти переводчики не назывались по имени даже в административных записях. Вторая группа включала в себя состоявшихся русских поэтов, не владевших исходным языком, но умевших вставлять идеализированные образы советской жизни в подстрочники, полученные ими от анонимных переводчиков. Как правило, имена этих поэтов-переводчиков в книге указывались. [22]

Эту малоизвестную советскую практику подтверждает ещё одно неожиданное свидетельство – неопубликованное стихотворение Осипа Мандельштама. Он был хорошо осведомлён о сталинских культурно-переводческих проектах, возможно, благодаря близкой дружбе с Марией Петровых, и передал всю их абсурдность в стихотворении, написанном между 1932 и 1935 годами, которое так и осталось неопубликованным и без названия:

Татары, узбеки и ненцы, И весь украинский народ, И даже приволжские немцы К себе переводчиков ждут.

И, может быть, в эту минуту Меня на турецкий язык Японец какой переводит И прямо мне в душу проник. [23]

Участие Петровых и других переводчиков-идеологов в русском переводе Абая должно беспокоить каждого, кого интересует аутентичность стихов Абая. Если эти переводчики-идеологи принимали участие в масштабных фальсификациях других поэтов, почему бы им вести себя иначе со стихами Абая? Только текстуальное сравнение переводов 1940 года со всеми прежними казахскими версиями (вплоть до самых ранних, записанных арабским письмом) может помочь нам установить, были ли стихи Абая фальсифицированы в 1940 году и, если да, то в какой степени.

Сходство вышеуказанных трёх проектов нельзя само по себе считать уликой. Но оно достаточно серьёзно для того, чтобы его расценить как предупреждение. Поэтому все читатели Абая и специалисты по его творчеству должны с осторожностью относиться к вопросу об аутентичности текстов, опубликованных в этот период под именем Абая. Пока не будет исследования административных записей масштабных издательских проектов 1930-х – 1940-х годов, пока нет текстовых анализов всех предыдущих версий на казахском языке и их русских переводов, нельзя исключать возможности, что труды Абая были сфальсифицированы при Сталине.

К несчастью, на этом фальсификация не закончилась. Если посмотреть на литературу, посвящённую Абаю, мы можем найти указания, что проекты фальсификации продолжаются и поныне. Но какие бы цели ни преследовали те, кто создают фальшивые документы, искажают тексты и намеренно меняют имена людей, добиваются прямо противоположного: подозрения тех читателей и исследователей, которым небезразличны достижения Абая на ниве поэзии, могут только укрепиться. Вопрос в том, что именно фальсификаторы пытаются скрыть?

Возможно, за ответом придётся вновь обратиться к 1930-м годам – тому времени, когда Абая впервые в истории подняли на щит как национального поэта. Абай оставался неизвестным в Казахстане поэтом вплоть до начала XX века, когда о нём заговорили казахские писатели-националисты из движения Алаш-Орда, и это привело лишь к нескольким небольшим публикациям. Он стал знаменитым писателем только в 1933 году, благодаря государственному проекту публикации текстов Абая. В это самое время в степи умирали сотни тысяч кочевников-казахов: таковы были последствия трёхлетнего голода, катастрофы, навеки покончившей с кочевым животноводством как образом жизни. [24] Трагедия состояла в том, что казахский голод 1930-1933 годов, убив 40% населения, не просто стал самым травматическим (и, вследствие этого, самым табуированным) событием во всей истории казахов, но и послужил катализатором, ускорившим стирание коллективной памяти казахов.

Не казахский ли голод побудил пропагандистов, заведовавших сталинскими проектами культурного перевода, выделить особые ресурсы на продвижение казахского кочевника и писателя, жившего в XIX веке и придерживавшегося просоветских взглядов задолго до того, как они стали обычными? Совпадение представляется слишком сильным, чтобы оставаться делом случая. Но для ответа на этот вопрос нужно много дополнительных исследований, и ответы найти нелегко, потому что многие архивы, вероятно, останутся закрытыми для исследователей, желающих выяснить, какова связь этих двух событий.

III. Кто был Абай?

Биография Абая была записана только в XX веке. Для человека, жившего в сравнительно недавнем XIX столетии, и к тому же считающегося основателем письменной казахской литературы, это странно. Мы располагаем большим объёмом достоверной информации даже о Уильяме Шекспире, родившемся на триста лет раньше Абая. Если мы отделим факты от выдумок и реальность от подделок, мы будем вынуждены признать, что очень мало знаем о человеке, которого мы сейчас называем «Абай». Критик Ильяс Жансугуров предупреждал об этой проблеме уже в 1933 году, в введении к первому казахскому изданию полного собрания сочинений Абая. На первой же странице введения Жансугуров написал: «Абая не исследовали… Всё, что известно об Абае, преувеличено или опирается на слухи», а затем добавил: «Не было предоставлено фактических данных из биографии, и мало материалов было собрано о людях, знавших его. Нет информации о повседневной жизни поэта, о его личности – о его хороших и дурных привычках». [25]

Что мы знаем об Абае? Согласно официальной биографии, его полное имя было Абай (Ибрагим) Кунанбай. Однако он был кочевником-казахом XIX века, а значит, его настоящее имя могло быть Ыбырай, а не Ибрагим: казахская фонетика не позволяла произнести имя «Ибрагим». Кроме того, если бы его имя принадлежало реальному человеку, оно не было бы наполнено таким символизмом. Во-первых, Ибрагим – имя пророка, который, в 14 суре Корана ведёт свой народ из тьмы к свету. Прозвище «Абай» (означающее на казахском языке «внимательный», «осторожный») добавляет ещё один слой символизма: согласно официальной биографии, это прозвище поэту ещё в раннем детстве дала мать или бабушка, уже в то время осознав его исключительные способности. На самом деле прозвище «Абай» вовсе не должно нести в себе символические смыслы – оно вполне могло произойти от невольного искажения имени поэта младшими братьями, называющими его «Ыбай», а не «Ыбырай». Но та непомерная настойчивость, с которой всегда выпячивалось символическое значение имени самого знаменитого поэта Казахстана, заставляет задуматься о том, было ли оно настоящим именем поэта.

Ни один критик, ни один историк не ставил публично под вопрос символические события биографии Абая. Никто не указывал на то, как удивительно символично выглядит хотя бы тот факт, что самой первой биографией Абая, отца-основателя казахской письменной литературы, был некролог, напечатанный в октябре 1905 года, более чем через год после его смерти, и всего через несколько недель после того, как казахи впервые проявили какое-то политическое единство перед лицом Российской империи. Никто не обратил внимания и на тот факт, что эта биография, написанная политическим активистом и литературным знатоком Алиханом Букейхановым, сообщила, что Абай умер через символические 40 дней после смерти своего второго сына, Магауии. [26] Однако, по всей вероятности, символичность этой цифры не ускользнула от советских пропагандистов, добавивших Абаю в 1933 году ещё одного сына, Акылбая. [27] Этот сын не упоминался в биографии Букейханова, но, как сообщают советские пропагандисты, он умер «через 40 дней» после своего отца. Подобные символические цифры свойственны легендам, а не реальной жизни. Почему ни один человек ни разу не высказался публично по этому поводу?

До 1990-х годов точный день рождения Абая не указывался. Неясно, на основании каких источников внезапно удалось открыть, что он родился 10 августа 1845 года. Однако кочевники, которые не вели никаких письменных записей, помнили дни рождения лишь приблизительно, связывая их с теми или иными обстоятельствами (например, «родился на летнем пастбище в год курицы»). Этот обычай сохранялся вплоть до советской коллективизации, покончившей с большинством кочевых традиций. Если Абай действительно был кочевником и жил в XIX веке, как удалось ему стать обладателем не только символического имени, но и точного дня рождения?

Согласно официальной биографии, уже оформлявшейся в то время, когда Жансугуров высказал своё предупреждение, Абай был основателем письменной казахской литературы, плодовитым поэтом, переводчиком, композитором и мыслителем, автором двух томов письменных литературных произведений. Как сообщает всё та же официальная биография, Абай был богатым самоучкой, который, живя традиционной жизнью степного кочевника, помогал ссыльным и беженцам, делал крупные дары частным лицам и музеям, сам выучил русский, персидский и арабский языки, стал членом статистического комитета и вёл дискуссии о восточной и западной философии с народниками, находившимися в политическом изгнании в Семипалатинске. Как мог кто-либо поверить, что это настоящая биография реального человека?

При этом физических следов жизни писателя нет. Нет ни одной печатной строчки, ни одной записки, ни одной рукописи, написанной почерком Абая. Говорят, за свою жизнь Абай написал много писем, но ни одно из них не сохранилось. Более того, не найдено ни одного упоминания об Абае в письмах таких русских ссыльных, как Северин Гросс или Евгений Михаэлис, с которыми, говорят, Абай поддерживал связи. Уже в 1935 году, в первой полноценной монографии, посвящённой Абаю, Габбас Тогжанов указал на отсутствие этих упоминаний. Подвергнув критике контрреволюционных казахских националистов Алаш-Орды (Алихана Букейханова, Ахмета Байтурсынова и Миржакипа Дулатова) за то, что они «восхваляют Абая как невежественные аульные казахи» [28], Тогжанов поставил под вопрос и рассказы официальных биографов. По словам Тогжанова, влияние на Абая таких русских мыслителей, как Лев Толстой и Михаил Салтыков-Щедрин, было преувеличено – их идеи не отразились в трудах Абая, а единственное упоминание о них содержится в стихотворении «В интернате, за годом год». [29] Тогжанов задал вопрос, общался ли Абай вообще с русскими политическими ссыльными Долгополовым, Гроссом и Михаэлисом. Он отметил, что в ходе своих исследований не сумел найти ни единого факта, который подтверждал бы, что Абай встречал русских ссыльных или разговаривал с ними. Что особенно важно, он не смог найти ни единого упоминания об Абае в их статьях и письмах. [30]

Отсутствие каких-либо письменных упоминаний об Абае весьма странно. Его официальная биография гласит, что он был степным кочевником, но он безусловно не был народным поэтом (акыном). Уже в 1913 году, в первой статье, посвящённой трудам Абая, критик и издатель Ахмет Байтурсынов указал, что поэзия Абая является новой разновидностью казахской поэзии, непохожей на мгновенные устные импровизации традиции акындык: «Его слова столь отличаются от слов других акынов, что вначале они кажутся вам чужими и странными. Мало слов, но как они глубоки». [31] Поэзия Абая была не устной, но письменной, и строилась вокруг прекрасных образов и глубоких мыслей, точных слов и идеальных рифм – эстетики, вероятно, вдохновлённой русскими стихами XIX века, которые Абай так много переводил. Возможно ли, что человек, который, как говорят, был автором семидесяти лирических стихотворений, трёх или четырёх поэм, тридцати-сорока стихотворных переводов и сорока пяти прозаических текстов, не оставил ни единой рукописной строчки, которую можно было бы ему приписать?

Если принимать годы жизни Абая как 1845-1904, в соответствии с официальной биографией, то до нас дошли лишь два текста, опубликованные при жизни поэта, а именно два стихотворения, напечатанные в 1889 году в двуязычной казахско-русской «Киргизской степной газете». Но и к этим стихотворениям имя «Абай» было добавлено только в XX веке, при обстоятельствах, которые мы ещё обсудим. Некоторые биографы объясняли отсутствие каких-либо материалов XIX века по творчеству Абая тем, что все его личные вещи потерялись в хаосе 1930-х годов. Даже если это так, это не объясняет, почему ни в архивах, ни в личном имуществе образованных людей, с которыми Абай в годы своей жизни разговаривал или переписывался, не найдено никаких письменных упоминаний о человеке, которого мы сейчас называем Абаем.

Пятьдесят лет спустя, в советскую эпоху, доказательством того, что Абай действительно существовал и действительно написал все приписывающиеся ему стихи и прозу, стали считать записи стихов и прозаических текстов Абая, который сделал его секретарь Мурсеит Бикиулы. Но на многие вопросы, связанные с Мурсеитом Бикиулы и его записями, нет ответов. Во-первых, был ли у Мурсеита доступ к рукописным текстам его господина на момент его смерти, в 1904 году, или нет? Если доступа у него не было, то как он сумел записать по памяти более 200 страниц стихов и прозы? Если доступ у него был, зачем он посчитал необходимым заменить почерк своего господина своим собственным? Наконец, зачем он переписывал тексты своего господина не единожды, но трижды – в 1905, 1907 и 1910 годах?

В настоящее время эти вопросы не имеют ответа, потому что о Мурсеите мы знаем ещё меньше, чем о Абае. Почему редакторы и авторы националистической газеты «Казах», первыми ставшие прославлять поэзию Абая в 1913-1917 годы, никогда не упоминали о Мурсеите и его записях? Почему советские критики и редакторы, первыми ставшие прославлять прозаические тексты Абая в 1930-1945 годы, тоже никогда не вспоминали Мурсеита?

Тем не менее, в авторитетном издании трудов Абая, опубликованном в 2005 году с участием Заки Ахметова, Каюма Мухамедханова и Мекемтаса Мырзахметова, главный редактор Есенбай Дуйсенбайулы подчёркивает, что все тексты издания были сверены не только с первыми печатными трудами (опубликованными в 1909, 1922, 1933 и 1945 годы), но и с рукописями Мурсеита. [32] Поскольку собственноручных записей Абая не сохранилось, логично, что учёные видят в рукописях Мурсеита важные тексты, с которыми необходимо сверяться. Но есть ли основания утверждать, что автором этих текстов является Абай, а не Мурсеит? Откуда берётся уверенность, что Мурсеит не сочинил всё сам?

Рукописи Мурсеита, сделанные в 1905 и 1910 годах, насчитывают около 200 страниц, а рукопись 1907 года – 232 страницы, включая в себя в том числе прозаический текст, носящий сейчас название «Несколько слов о происхождении казахов». Если автором этого текста был не сам Мурсеит, почему он добавил его в записи 1907 года и вновь забыл добавить его в записи 1910 года? Мы не знаем. Что случилось с записями Мурсеита потом? Мы и этого не знаем. Единственное, в чём не может быть сомнений –рукописи Мурсеита были обнародованы лишь в 1950-е годы. [33] Кроме этого, известно, что рукописи 1905 и 1910 годов сейчас находятся в коллекции Центральной научной библиотеки в Алматы. [34] Согласно издателям авторитетного собрания сочинений Абая, рукопись 1907 года принадлежала Мухтару Ауэзову вплоть до 1950-х годов, а в настоящее время хранится в музее Мухтара Ауэзова. [35]

Чтобы разрешить все вопросы, связанные с Мурсеитом и его рукописями, будет необходимо участие целой команды специалистов, включающей в себя лингвистов и судебных экспертов. Лингвисты, в совершенстве владеющие арабской графикой, которую казахи использовали до начала XX столетия, смогут определить, какие стихи и прозаические тексты были включены в рукописи и были ли они уже записаны в окончательной версии, той же, что и в авторитетном издании 2005 года, или же в более ранней редакции. Судебные эксперты, специализирующиеся на почерках и датировке бумаги и чернил, смогут определить другие важные черты рукописей Мурсеита, в частности, их датировку, происхождение и, может быть, даже личность того, что их записал.

По официальной версии, канон сочинений Абая основан на четырёх источниках: на трёх рукописях Мурсеита и на первом издании стихов Абая, якобы вышедшем в Петербурге в 1909 году. Невозможно проверить аутентичность издания и датировать его на основании Интернет-версии. Но два электронных экземпляра книги 1909 года, выложенные онлайн Центральной научной библиотекой, уже породили множество вопросов.

Во-первых, почему страницы этих двух экземпляров в таком плохом состоянии (приклеены)? Это необычно, ведь речь идёт о книге, опубликованной чуть больше ста лет назад. Казахские книги, опубликованные в это время и дошедшие до нас, как правило, находятся в куда лучшем состоянии. Во-вторых, почему в этих книгах нет выходных данных с датой и местом их официальной публикации, в то время, как у других казахских книг, опубликованных в этот же период, выходные данные есть? Как гласит официальная биография, эту книгу опубликовало издательство Бораганского и К° в Петербурге, но эту информацию невозможно проверить из-за отсутствия выходных данных. Их отсутствие вызывает тем более серьёзные сомнения, что все другие казахские книги этого периода публиковались не в Петербурге, а в Казани или Оренбурге.

В-третьих, почему в одном из экземпляров есть оглавление, в котором напротив названия или первой строки каждого стихотворения указан год европейскими цифрами? Оглавление этой книги совсем не такое, какого ждёшь от казахской книги, опубликованной в 1909 году. Оно скорее напоминает описи в машинописных черновиках русских переводов, опубликованных в 1940 году. [36] Наконец, почему один из экземпляров содержит фотографию Абая, хотя, как сообщил в 1940 году Мухтар Ауэзов, ни одной фотографии Абая нет? [37]

Многое из того, что казахи сегодня знают о жизни Абая, происходит из одного-единственного источника – романа Мухтара Ауэзова «Путь Абая» (Абай Жолы), опубликованного с 1942 по 1952 год. Но, хотя предки Ауэзова жили в том же регионе, что и Абай, этот роман не следует путать с биографией. Роман и биография – принципиально отличающиеся жанры, потому что романисты, в отличие от биографов, могут, рассказывая свои истории, прибегать к любым вольностям, в том числе и использовать факты своей собственной биографии. Впрочем, критиков встретили первую же публикацию романа так, что это дополнительно запутало читателей: критики стали восхвалять роман Ауэзова как выдающийся образец советской эпопеи, и даже заявлять, что эта книга, вероятно, правдива не только идеологически, но и фактически.

До 2000-х годов казахские читатели даже не знали, что первую и самую влиятельную биографию «Абая (Ибрагима) Кунанбая» написал в 1905 году Алихан Букейханов, [38] а Ауэзов, чья карьера популяризатора жизни и творчества Абая началась лишь в 1933 году, не стал менять нарратив Букейханова, но добавил больше подробностей о предках Абая, в частности, о его отце. При чтении рассказа Ауэзова об отце Абая, сложно не заметить, что одним из главных источников его вдохновения, по-видимому, были дневники ссыльного польского поэта по имени Адольф Янушкевич, который в 1846 году принял участие в экспедиции в Киргизскую степь. В своём дневнике Янушкевич подробно описал прозорливого уездного администратора по имени «Кунанбай Оскенбайулы», который тайно предал своих соплеменников, сообщив царским чиновникам настоящую численность коней, находившихся в их собственности. Янушкевич, изумлённый жестокостью кочевника, вместе с тем восхищался его красноречием и его безупречным знанием как русских законов, так и исламских (шариата). С 1966 года, когда дневники Янушкевича были переведены на русский язык и опубликованы неизвестным издателем в Алма-Ате, они цитировались как доказательство существования Кунанбая, отца Абая, и, следовательно, самого Абая. Но доказательств в этих дневниках нет, ведь имя сына чиновника нигде не упоминается.

Другой, менее известный источник наших знаний об Абае – книга американского журналиста и искателя приключений Джорджа Кеннана под названием «Сибирь и ссылка», вышедшая по-английски в 1891 году, но к этому времени уже известная русскоязычным ссыльным и революционерам благодаря подпольному хождению русского перевода. [39] Один из отрывков этой книги послужил основой для восстановления нескольких фактов биографии Абая. Но если мы внимательно прочитаем этот отрывок, мы увидим, что он очень мало сообщает о человеке, которого мы сейчас называем Абаем.

Во-первых, следует заметить, что Кеннан никогда не встречался с Абаем и не видел его лично. Кеннан посетил Семипалатинск в 1885 году, желая встретиться с русскими политическими ссыльными, жившими в этом городе. Посетив новую публичную русскую библиотеку в Семипалатинске, где он «с изумлением нашёл… сочинения Спенсера, Бокля, Льюиса, Милля, Тэна, Леббока, Тэйлора, Гексли, Дарвина, Лайеля, Тиндаля, Альфреда Рассела Уоллеса, Маккензи Уоллеса и сэра Генри Мэна». Кеннан встретил 25-летнего ссыльного по имени Александр Леонтьев, который, описывая роль библиотеки в расширении кругозора местных жителей, упомянул «старика учёного киргиза» по имени «Ибрагим Конобай», который «читает таких авторов, как Бокль, Милль и Дрейпер». [40]

В 1913 году, в первой биографии Абая на казахском языке, поэт и филолог Ахмет Байтурсынов заявил, что настоящее имя Абая – «Ибрагим Кунанбай». Байтурсынов подтвердил и другие детали сообщения Кеннана: по его словам, «в переводах Абай читал таких европейских мыслителей, как Спенсер, Льюис, Дрейпер». [41] В 1940 году Мухтар Ауэзов в своей русскоязычной биографии Абая зашёл ещё дальше, сообщив: «По свидетельству ссыльных его друзей, Леонтьева и других, Абай систематически занимался западной философией, Спенсером, Спинозой, интересовался учением Дарвина». [42] Автор ещё одной биографии Абая, изданной в 2008 году, Николай Анастасьев признал, что, в действительности, «ни малейших следов не осталось», что Абай когда-либо встречался с русскими политическими ссыльными (такими, как Леонтьев, Долгополов, Гросс или Михаэлис) в Семипалатинске. [43] Что же тогда вдохновило Байтурсынова и Ауэзова на их рассказы? Наиболее вероятный источник их вдохновения – книга Кеннана.

Не следует переоценивать значимость сообщения Кеннана в отношении Абая, потому что само сообщение тоже вызывает ряд вопросов. Во-первых, Леонтьев называет «Ибрагима Конобая» «старым» человеком. Согласно официальной биографии, Абай родился в 1845 году, стало быть, когда Кеннан расспрашивал Леонтьева, ему должно было быть около сорока лет – этот возраст и в XIX веке не считался старостью. Во-вторых, Леонтьев не говорит, что «Ибрагим Конобай» – поэт. А ведь, по словам Байтурсынова и Ауэзова, поэт Абай пользовался глубоким уважением современников и даже был знаменит. Если «Ибрагим Конобай» и «Абай» – одно и то же лицо, почему Леонтьев забыл упомянуть, что Абай – знаменитый поэт?

Более того, хотя биографы повторяли вслед за собеседником Кеннана, что «Ибрагим Кунанбай» интересовался некоторыми европейскими философами, этот интерес никак не отразился в текстах, опубликованных под именем «Абай» в двадцатом столетии. Писатель, которого мы сейчас называем «Абаем», действительно был поэтом и философом, но его философию вдохновлял ислам, джадидизм и древняя кочевая мудрость, а не писатели, упомянутые в книге Кеннана. Одним словом, сообщение Кеннана от 1885 года не содержит никаких данных, указывающих на то, что «Ибрагим Кунанбай» был тем же человеком, что и поэт, известный нам как «Абай».

Собственно, уже данные 1889 года доказывают, что «Абай» и «Ибрагим Кунанбай» – два разных человека. И этим доказательством служат два выпуска «Киргизской степной газеты», двуязычной (казахско-русской) газеты, издававшейся в Омске и публиковавшей не только сообщения и открытые письма, но и легенды, и стихи разных авторов. В феврале и марте газета опубликовала два стихотворения без названия. В наше время первое из них называют «Лето», а второе – «Вот и стал я волостным»; оба стихотворения входят в канонический список поэтических произведений Абая. Эти два стихотворения, опубликованные в 1889 году в «Киргизской степной газете» – первое свидетельство того, что хотя бы некоторые стихи Абая были написаны в XIX столетии.

Но в 1889 году эти два стихотворения ещё не соотносились с именем «Абай». Автор первого стихотворения назвался именем «Кокбай Жанатайулы»: о носителе этого имени до сего дня не удалось найти никакой достоверной информации. Автор второго стихотворения остался анонимным. Имя «Ибрагим Кунанбай» действительно упоминалось в связи с первым стихотворением, но не в качестве автора, а в качестве предмета стихотворения – речь о богатом степном кочевнике, расположившем свой аул в урочище Коббейт у реки Баканас в Семипалатинской области. Другими словами, утверждения, впервые озвученные Ахметом Байтурсыновым в 1913 году, а затем повторенные советскими учёными и пропагандистами, не соответствуют фактам. Во-первых, «Ибрагим Кунанбай» не был поэтом. Во-вторых, поэт, которого мы сейчас называем «Абай», не был в это время известен под этим псевдонимом.

IV. Киргизская степная газета

С 1888 по 1902 год газета «Акмолинские областные ведомости», которую издавал генерал-губернатор Степного края, имела двуязычное приложение, носившее на казахском языке название «Дала уалаятының газеті», а на русском – «Особое прибавление к АОВ», а с 1894 года – «Киргизская степная газета» (во избежание путаницы мы будем использовать это название для всего периода существования газеты – прим. перев.). [44] Приложение делилось на официальную и неофициальную часть: информировала казахов о позднейших административных указах и постановлениях, а неофициальная предоставляла корреспондентам и обычным читателям возможность сообщать о «домашнем и общественном быте киргизов». [45]

Редакция поощряла участие читателей, предлагая каждому три копейки гонорара за напечатанную строчку. Сыграл ли свою роль финансовый стимул или желание принять участие в дискуссии, но читатели-казахи сразу же приняли активное участие, присылая в газету статьи, письма, легенды, пословицы и стихи. Некоторые писали под своими настоящими именами, другие предпочитали выступать под псевдонимами. Хотя «Киргизская степная газета» находилась под контролем русских редакторов, на её страницах казахоязычные жители могли высказать свои взгляды с непривычной свободой. Уже в 1889 году Жусуп Копеев, стойкий защитник прогрессистского ислама и прав кочевников-казахов, поблагодарил газету за то, что она позволила ему опубликовать свои письма и стихи «без изменений, без искажения смысла и без потери мыслей». [46] Та готовность, с которой газета предоставляла площадку для казахоязычной интеллигенции, беспокоила некоторых русских востоковедов. Николай Остроумов, издатель другой газеты, «Түркiстан уәлаятының газеті» (при «Туркестанских ведомостях»), считал неправильным, что казахи столь свободно могут выражать своё недовольство на страницах «Киргизской степной газеты». [47] Николай Ильминский, тюрколог и миссионер-христианин, возмущался, что «Киргизская степная газета» не просто выражает взгляды казахов, но и публикует их арабским письмом, что не позволяет русскоязычным читателям их отслеживать. [48] Вероятно, не следует удивляться, что эта газета издавалась в Омске – городе с высокой концентрацией политических ссыльных (народников), склонных выступать против любой политики царских властей и, стало быть, сочувственно относиться к страдавшим от дискриминации кочевникам-казахам и вообще казахоязычным жителям. Впрочем, на данный момент не вполне ясно, кто позволил «Киргизской степной газете» сохранять такую независимость на протяжении четырнадцати лет её существования; чтобы это понять, необходимы дальнейшие исследования. Ясно одно: тексты, опубликованные в «Киргизской степной газете» стали важным событием в казахской истории.

По ряду вопросов между писавшими в газету почти не было разногласий: многие, к примеру, осуждали дурное обращение с женщинами, особенно обмен юных девушек на скот (калым). Наблюдался консенсус и по вопросу о грамотности – никто не спорил, что неграмотность кочевников-казахов делает их более уязвимыми перед лицом татарских мулл, торговцев-сартов и русских властей. Но мнения расходились по вопросу о «хорошем образовании» для неграмотных кочевников – некоторые выступали за медресе, другие были сторонниками русских школ. Не было единого мнения и по поводу нового феномена, джатаков – разорившихся кочевников, которые потеряв свой скот, зарабатывали на жизнь наёмным трудом. Некоторые постоянные авторы отстаивали официальную позицию царского правительства: кочевники должны осесть на землю, освоить земледелие и, если это необходимо, стать джатаками. Другие, например, писатель и мулла Жусуп Копеев, утверждали, что казахи не должны отказываться от кочевого образа жизни. Копеев, находившийся под влиянием туркестанской философии джадидов, заявлял, что кочевники-казахи должны вложиться в образование, сделать животноводство более профессиональным, и оказывать помощь нуждающимся членам общины. Копеев не желал, чтобы кочевники становились джатаками, обрекая себя на жизнь в бедности. [49]

Одним из самых активных авторов был человек, вероятно, писавший под множеством разных псевдонимов: Кыр Баласы, А.Н., Габдрахим Алашбаев, Кошпели Казакбаев и, возможно, А. Курманбаев. Лишь количественные методы стилометрии могут позволить определить, являлись ли все эти авторы одним и тем же человеком. Но и простое внимательное чтение различных статей, написанных этими авторами, показывает, что у них был общий словарный запас и набор интересов. Все они защищали принцип меритократии: ру басы, администраторов и судей следует выбирать на основании их мудрости, честности и образования. Кроме того, они предупреждали казахов, чтобы те не отказывались от таких традиционных ценностей, как порядочность и честность, в пользу тщеславия и хвастовства. Эти принципы будут знакомы читателям Абая: в своих поэтических и прозаических произведениях он будет защищать эти принципы во многом теми же словами.

Вышеназванные участники дискуссии придерживались одинаковых взглядов и по ряду других вопросов. Все были обеспокоены последствиями административных реформ, навязанных царским правительством кочевым казахским племенам в 1860-е годы. Одним из последствий этих реформ стало лишение власти биев, казахских племенных судей, которые на протяжении столетий разрешали конфликты и принимали решения о наказаниях. Учреждения, пришедшие им на смену, судили по российским законам и на русском языке; таким образом, в результате реформы казахоязычные кочевники оказались в очень невыгодном положении. Этих авторов беспокоили и политические последствия. В результате реформы чингизиды утратили своё традиционное первенство, и это привело к неслыханному соперничеству между вождями разных кланов. У власти оказались люди, которые достигли своих постов, подкупая избирателей и русских чиновников. Ещё больше усугубили положение отдельные беспринципные переводчики, пользовавшиеся знанием русского языка не для общего блага, а исключительно для собственной выгоды.

Наконец, вышеназванные авторы газетных текстов придерживались одинаковых взглядов на образование. Все они указывали на положительное влияние, которое оказал Ибрай Алтынсарин. Все они выступали за сохранение чистоты казахского языка (защиту его от татарского и сартского влияния) и за сопротивление обрусительной политике самодержавия. С другой стороны, они рекомендовали учить именно русский язык, а не персидский или арабский, чтобы казахи могли получить доступ к полезным знаниям и научной терминологии. Принимая во внимание сходные взгляды всех этих авторов, можно с большой вероятностью предположить, что за всеми этими псевдонимами скрывался один и тот же человек.

Одним из самых активных корреспондентов был Кыр Баласы («Сын Степи»). Первое письмо, присланное Кыр Баласы в газету в 1889 году, стало самым важным его текстом за последующие десятилетия и даже столетия. Главной темой письма были сетования на отсутствие на страницах газеты тех, кто мог бы внести самый ценный вклад в издание. Старые кочевники, знавшие и хранившие казахские обычаи и традиции, могли бы сыграть важнейшую роль, но из-за своей неграмотности они не могли даже прочитать написанное. Молодые образованные казахи владели полезными знаниями, которыми могли бы поделиться с другими, но слишком многие выбрали «грабить караваны… а не работать на общее благо». [50] Могли бы принести большую пользу и казахские акыны, но самые знаменитые из них, например, «Шортамбай, Шоже, Орынбай, Найман-бала, Шернияз и сырым-керей Кулембай», тратили свой талант на восхваление могущественных людей, и новое поколение акынов, казалось, стремилось повторить эту ошибку. «Нужно ли киргизу доказывать силу этих певцов? Вспомним Черниаза [Шернияза], которого судьба решилась его словом, Чуже, который брал деньги от карымбаев [Карымбай – гоголевский Плюшкин] – скряг».

Сходство с некоторыми из стихов Абая бросается в глаза. В стихотворении под названием «Стихи – жемчужины меж слов», Абай писал, что акыны его времени «сердце запродав, сдавали язык в наём», чтобы угождать могущественным людям. В стихотворении «Если умер близкий — скорбен человек», Абай обличал акынов Шортанбая и Дулата за создание «пятен и заплат», а в стихотворении «К Кулембаю» (появившееся в каноне Абая только в 1933) издевался над акыном Кулембаем, ставшим бесполезным волостным управителем. За всю историю казахской литературы лишь два писателя критиковали акынов XIX столетия подобным образом – Абай и Кыр Баласы. Не могли ли они быть одним и тем же человеком?

Это предположение уже высказал в 1947 году Михаил Сильченко, советский исследователь, написавший несколько статей и книг об Абае и даже переводивший его стихи. По мнению Сильченко, содержание и общий тон письма Кыр Баласы были «тождественны» с текстами Абая, «осуждавшими» акынов XIX века, «искажавших историческую действительность». [51] Таким образом, заключил он, автором письма должен был быть знаменитый поэт Абай. Другие советские учёные выступили против выводов Сильченко; Хайржан Бекхожин (в 1949 году) и Михаил Фетисов (в 1961 году) оба заявили, что настоящий автор письма – «буржуазный националист Алихан Букейханов». [52]

А если мы предположим, что все эти советские учёные, несмотря на своё несогласие друг с другом, были правы одновременно? Могло ли так случиться, что они приподняли, намеренно или невольно, завесу над тем, что должно было храниться в тайне? Нельзя ли допустить, что Абай, Кыр Баласы и Алихан Букейханов были одним и тем же человеком? Как покажет наша статья, эта гипотеза вполне допустима.

Прежде всего, Букейханов почти наверняка был тем автором, который скрывался под псевдонимом Кыр Баласы и, вероятно, многими другими псевдонимами авторов «Киргизской степной газеты». Много лет спустя, в 1910 году, в статье «Киргизы» [53], Букейханов, писавший теперь под своим собственным именем, высказал те же культурно-политические взгляды, которые впервые были высказаны в публичном пространстве от лица Кыр Баласы и других людей, писавших в «Киргизской степной газете». Внук хана и, стало быть, чингизид, Букейханов выражал сильное беспокойство по поводу неграмотности кочевников-казахов и последствий реформ, навязанных царским правительством за много лет до этого. Букейханов выступал не только против чиновничьего произвола, но и против нарушений прав казахов во всех возможных аспектах – захвата их пастбищ, дискриминации их языка и религии. Однако, испытывая беспокойство по поводу продолжающейся обрусительной политики, Букейханов, вместе с тем, всячески убеждал казахов давать своим детям двуязычное образование.

Легко понять, как Букейханов мог стать регулярным корреспондентом омской газеты: в 1880-е и в 1890-е годы он подолгу жил в Омске, сначала как ученик гимназии, студент, затем как учитель. В то время Омск был средоточием русской культурной жизни: там было несколько университетов, техническое училище, женская гимназия и публичные библиотеки. В годы жизни в Омске Букейханов погрузился в русский язык и русскую культуру, и даже женился на дочери ссыльного народника, Елене Севостьяновой. В 1895-1901 годы вместе с многими политическими ссыльными, жившими в тех краях, он принял участие в научных экспедициях русского статистика Фёдора Щербины. Если в это время был казах, находившийся под влиянием ссыльных народников и русской интеллигенции, то это был Букейханов.

Более того, есть данные, что Букейханов изучал и переводил многие произведения русской литературы. В 1894 году, в 32-м выпуске «Киргизской степной газеты», был напечатан перевод одной из басен Крылова; автором перевода был некий Асылкожа Курманбаев. Спустя много десятилетий советские учёные изобразили Курманбаева реальным человеком, учеником Ибрая Алтынсарина, впоследствии директором школы в Лепсинске; в 1912 году в третьем выпуске журнала «Айкап» был издан отредактированный перевод той же басни, но, на этот раз, под псевдонимом Омбылык (то есть «гражданин Омска»). Если Курманбаев был реальным лицом, почему он не публиковал другие переводы? Самое вероятное объяснение состоит в том, что Курманбаев реальным человеком не был; это был псевдоним, пусть и не настолько очевидный, как Омбылык. Наиболее вероятно, что за обоими псевдонимами скрывался опять же Букейханов – единственный, кто активно сотрудничал и с «Киргизской степной газетой» в 1894 году, и с «Айкапом» в 1912 году. Любопытно, что советская исследовательница Ушкультай Субханбердина ошибочно приняла Асылкожу Курманбаева за А. Кунанбаева – ещё один пример учёного, соотносившего (намеренно или случайно) Букейханова с Абаем. [54]

На этом данные об интересе Букейханова к переводу русской литературы не заканчиваются. В 1900 году, в 11-м и 12-м выпусках «Киргизской степной газеты», Букейханов опубликовал перевод «Суратской кофейной» Льва Толстого. В 1987 году советский учёный Абен Сатыбалдиев восхитился качеством перевода [55], но не назвал при этом имени переводчика, Букейханова – в послевоенном СССР тема его творчества стала запретной. В 1924 году Букейханов опубликовал под своим старым псевдонимом Кыр Баласы перевод «Хаджи-Мурата» Толстого. [56] С 1922 по 1927 год, работая в казахской секции Центрального издательства народов СССР (Центроиздата), он перевёл много других книг, подписываясь псевдонимами или чужими именами. Например, три книги, опубликованные Центроиздатом в 1926-1927 годы, вероятно, перевёл Букейханов, а не их официальный переводчик Турагул Абайулы (он же Турагул Ибрагимов), который, согласно архивным документам, во время их публикации всё ещё вёл жизнь степного кочевника в Чингизском уезде. [57] Ещё в 1914 году Букейханов, на сей раз выступая под псевдонимом «Н. Рамазанов», прислал русские переводы трёх стихотворений Абая для публикации в составе книги, изданной Лазаревским институтом восточных языков (Хотя биографы пытались превратить Нуха Рамазанова в реальную личность, его биография столь бедна, а смерть в 1914 году столь своевременна, что проще предположить, что это был ещё один из многочисленных псевдонимов Букейханова).

С 1888 по 1902 год Алихан Букейханов был, возможно, единственным казахом Степного края, который сочетал активный интерес к русской литературе с готовностью участвовать в общественных дебатах по стратегическим вопросам, влияющим на жизнь степных кочевников. Таким образом, весьма вероятно, что именно Букейханов был тем автором, стоявшим за многими псевдонимами корреспондентов «Киргизской степной газеты».

Тексты, которые под разными псевдонимами написал Букейханов, имеют немало общего с трудами поэта и философа, которого мы привыкли называть «Абаем», даже и помимо процитированного выше письма Кыр Баласы. Обратите внимание, например, на сатирические статьи, написанные под двумя связанными друг с другом псевдонимами, А.Н. и С.М.Ч. В своей статье о продажном чиновнике (болысе / волостном управителе), который думает, что его официальные обязанности состоят в том, чтобы «бесконечно пить кумыс и есть барашка пять раз в день», А.Н. вводит такого персонажа, как М.Ч., который тоже пытается занять выборную должность, но безуспешно, и теперь ходит за своим продажным другом. [58] А.Н., подобно другим воплощениям Букейханова, пишет с точки зрения человека, знающего казахскую культуру, но глядящего на неё извне. Порой, как в этой статьей А.Н., этот внешний взгляд даже откалиброван русской литературой, в первую очередь социальной сатирой Николая Гоголя и Михаила Салтыкова-Щедрина.

Спустя несколько выпусков Букейханов передал авторство М.Ч. Под этим псевдонимом он поднял вопрос о исчезновении старинной судебной системы биев: «В старые времена, если какой-либо казах хотел быть бием или общественно значимым лицом, он поступал на службу к знающему хану или бию и проводил много времени, учась их мудрости, изучая казахские обычаи (старый обычай Есим-хана, новый обычай Касым-хана». Чтобы компенсировать исчезновение прежней системы, С.М.Ч. отстаивал преимущества русского образования: «Гораздо целесообразнее было бы… учредить две-три стипендии при вновь открытом Томском университете, куда могли бы поступать молодые киргизы [казахи], окончившие Омскую классическую гимназию. Хороший плод от этих молодых людей ожидался бы как для пользы правительства, так и нашего народа». [59]

Более компактную версию статьи С.М.Ч. можно найти в одном из прозаических текстов Абая – Третьем слове, в котором Абай указывает, как важно, чтобы чиновники были хорошо образованы и не продажны. Третье слово, стилистически отличаясь от газетной статьи, пронизано, однако же, тем же идеями; повторяются даже некоторые фразы: «Волостных следует изби­рать из числа людей, получивших образование на русском языке… не каждому, кто победил на выборах, дано вершить пра­восудие… Не каждый бий помнит сейчас «Светлый путь», проторенный Касым-ханом, или «Старые ис­тины», завещанные Есим-ханом».

Что произошло? Заимствовал ли поэт и философ, известный нам как «Абай», идеи и фразы Букейханова, или же они являются одним и тем же человеком? Как вы увидите из настоящей статьи, ответ на этот вопрос не является простым.

Для начала достаточно сказать, что имя «Абай» ни разу не упоминалось на страницах «Киргизской степной газеты». В нашем распоряжении лишь статьи и письма, написанные под различными псевдонимами, и все они, вероятно, были написаны Букейхановым. Тем не менее уже в советское время учёные говорили, что именно с «Киргизской степной газеты» началось творчество Абая (первым, кто сказал это, был, вероятно, Хайржан Бекхожин). И хотя имя Абая ни разу не упоминается в этой газете, первые версии двух стихотворений, которые в настоящее время считаются частью канона его сочинений, «Лето» и «Вот и стал я волостным», были впервые опубликованы на её страницах. «Киргизская степная газета» была одной из важнейших площадок, где в XIX столетии происходил переход от устной импровизации (акындык) к письменной поэзии. Два стихотворения Абая были частью этого исторического движения. Их первые версии были опубликованы в феврале и марте 1889 года, без названия, и, в одном из двух случаев, без указания автора. [60] Автор первого стихотворения назвал себя Кокбай Жанатайулы, автор второго остался анонимным.

В обоих стихотворениях уже проявляются те черты, под влиянием которых Байтурсынов назовёт «Абая» первым великим новатором казахской поэзии. Оба они по-прежнему используют нерегулярный стихотворный узор, но написаны они с новой целью. Если бы первое стихотворение сочинил акын, оно рисовало бы лестный портрет богатого кочевника. Вместо этого оно лирически рассказывает о природной красоте летнего пастбища и гармоничной жизни кочевой общины. Второе стихотворение тоже могло бы быть хвалебным, а оно вместо этого сатирически описывает продажного чиновника, бегающего от одного своего избирателя к другому и всем им дающего лживые или уклончивые ответы.

Литературные критики могут заметить, что новаторское изложение темы в обоих стихотворениях было вдохновлено русской литературой, которую читал поэт. Возможно, это правда, но не менее важно отметить, что все тексты, которые мы в настоящее время приписываем «Абаю», пронизаны этим свойством: глубочайшее знакомство с предметом сочетается с взглядом извне. В 2008 году биограф Абая Николай Анастасьев согласился с тем, что именно это свойство было отличительной чертой текстов Абая и предположил, что для его развития недостаточно было читать книги – необходимо было более радикальное изменение условий жизни, например, путешествие или переезд. [61]

Другими словами, литературные произведения иногда могут говорить сами за себя. Хотя на настоящий момент нет никаких внешних свидетельств, которые могли бы подтвердить личность человека, которого мы сейчас называем «Абаем», два стихотворения, опубликованные в «Киргизской степной газете», показывают, что автор путешествовал и своими глазами видел другие края и другой образ жизни. Поэт которого мы сейчас называем «Абаем», должно быть, был казахом, жившим в городе и лишь время от времени приезжавшим в степь. То, что сообщают нам эти два стихотворения, противоречит официальной биографии, всегда утверждавшей, что Абай вообще не путешествовал. Если бы «Абай» всегда жил в степи, он, вероятно, не заметил бы её природную красоту и уж точно не испытал бы потребность написать об этой красоте лирическое стихотворение.

Кто лучше подходит на роль этого анонимного поэта, чем Букейханов? Букейханов уже подростком оставил кочевую жизнь, получил русское образование в пансионе и провёл остаток своих дней, защищая и прославляя казахский язык и кочевой образ жизни казахов, вместе с тем много путешествуя по России и Туркестану.

В советское время эти две публикации в «Киргизской степной газете», были заклеймены как фальсификации, исказившие историческую действительность; по мнению советских исследователей, отрывки, повествовавшие о тяжёлой жизни кочевников, были вычеркнуты при публикации. [62] С чисто идеологической точки зрения советские исследователи были правы. Два стихотворения, опубликованные в «Киргизской степной газете», были написаны казахом XIX века, который не был марксистом. Но с литературно-исторической точки зрения утверждение советских учёных не могло быть дальше от правды. Темы стихотворений не были спорными в 1889 году, по крайней мере в контексте этой газеты, потому что Алихан Букейханов уже присылал статьи на те же самые темы – достоинство степных кочевников, продажность волостных управителей.

Таким образом, стоит задаться вопросом о сильно отредактированных версиях стихов Абая, вышедших в XX веке. Кто и когда редактировал стихи Абая, написанные в предыдущем столетии? Опять же, сами стихи дарят несколько подсказок. Например, опубликованное в 1933 году стихотворение, получившее к этому времени название «Лето», уже не было просто лирическим описанием красивого пейзажа и живущей там общины кочевников. В него были добавлены элементы социальной критики. Если стихотворение 1889 года изображало аул гармонично живущей общиной, версия 1933 года представляла его обществом, расколотым по классовому признаку (с нежеланными пастухами) и страдающим от бедности (голодный ребёнок, который просит мяса, старик, который надеется польстить баю и получить от него немного кумыса). Другими словами, стихотворение 1933 года свидетельствует не только о том, что оно изменилось, но и о том, почему оно изменилось. Вероятно, что изменения были совершены в советский период, что их внесли советские поэты, с целью добиться соответствия советскому представлению о том, что кочевые общины имели феодальную структуру, приводившую к сильнейшему неравенству.

Хотя публикации «Киргизской степной газеты» в 1889 году уже не считаются каноническими версиями этих стихов, именно они и являются аутентичными. С хронологической точки зрения именно они доказывают, что хотя бы некоторые стихи Абая действительно были написаны в XIX веке. Впрочем, что немаловажно, в 1889 году ни одно из этих стихотворений не приписывалось поэту, которого мы сейчас называем «Абай». Не называли их автором и «Ибрагима Кунанбая». Последний был упомянут в связи с первым стихотворением, но под более казахским именем «Ыбырай Кунанбайулы». Более того, он был упомянут не как автор, а как предмет стихотворения – богатый степной кочевник, расположивший свой аул в урочище Коббейт у реки Баканас. Уже в 1889 году встал вопрос, связано ли имя «Ыбырай Кунанбай» с каким-либо реальным человеком: спустя несколько месяцев после публикации стихотворения Жусуп Копеев послал открытое письмо в газету, в котором он наполовину в шутку задавал вопрос, существует ли кочевник по имени Ыбырай Кунанбай. [63] Возможно, мы никогда не узнаем, жил ли он на самом деле или был придуман. Но очевидно физическое свидетельство, навеки сохранившееся на страницах газеты: Ыбырай Кунанбай не был автором этого стихотворения, и никто из читателей газеты не называл его автором этого или какого-либо другого стихотворения.

Свидетельства стихотворений и статей, опубликованных в «Киргизской степной газете», всегда представляли собой проблему для учёных и биографов, и многие вообще пытались избежать обсуждения этой темы. Те, кто имел дело с этими данными, были вынуждены творчески подходить к вопросу, примиряя данные источников с официальной биографией Абая. В семейных мемуарах, собранных Мухтаром Ауэзовым для опубликованного в 1933 году собрания сочинений Абая, сын Абая Турагул рассказал, что отец вначале не относился к своей поэзии серьёзно, и записывал свои стихи на листках бумаги, подписываясь именем своего лучшего друга «Кокбай». [64] Это сообщение показывает знакомство с тем фактом, что одно из двух стихотворений, опубликованных в «Киргизской степной газете» в 1889 году, было подписано человеком, называвшим себя «Кокбай Жанатайулы». Но ни одного другого стихотворения с подписью «Кокбай» найдено не было. Другими словами, сообщение Турагула, попавшее в официальную биографию Абая, по-прежнему остаётся спорным. Бекхожин и Фетисов, советские учёные, вслед за Ауэзовым, изучавшие страницы «Киргизской степной газеты», подошли к вопросу иначе: признав, что Букейханов писал в газету по крайней мере под одним псевдонимом, они предположили, что и Абай был популярным и влиятельным «публицистом» в той же газете. [65] Но данных, которые могли бы подтвердить утверждения Бекхожина и Фетисова, нет, а имя «Абай» на страницах газеты не встречается ни разу.

1889 год сыграл важнейшую роль в истории трудов Абая. Это был не только год публикации первых двух его стихотворений; в этом году в печати появились первые версии и других текстов, которые мы сейчас приписываем Абаю. Кроме письма Букейханова, написанного под псевдонимом Кыр Баласы, «Киргизская степная газета» опубликовала по крайней мере ещё два стихотворения, идеи и слова которых повторяются в канонических текстах Абая.

Одно из них, под названием «Весна», было опубликовано в апреле 1889 года и подписано «С.Г.». [66] Без всякого сомнения, это прообраз стихотворения Абая, опубликованного в XX веке под названием «Весна пришла, от стужи избавляя». Более того, в казахской письменной литературе у этих стихотворений есть ещё один предшественник – стихотворение Ибрая Алтынсарина «Лето», опубликованное уже в 1879 году и обращавшееся к этим же образам пробуждающейся природы. [67] В то время как многие казахские письменные поэты продолжали придерживаться устных форм толгау, стихи С.Г. и Алтынсарина ввели в казахский язык четверостишие, или рубайят – поэтическую форму, обыкновенную в русской и персидской поэзии, но новую для казахского стихосложения. Но эстетическое новшество – не единственное доказательство того, что стихотворение С.Г. – прямой прообраз канонического текста Абая: образы солнца, перелётных птиц, скота, собак и бегущих детей в этих двух произведениях практически неотличимы.

Кто был С.Г., автор стихотворения? Некоторые учёные утверждают, что инициалы С.Г. указывают на Султана Газина, официально работавшего в газете помощником переводчика и одним из редакторов казахской версии. Но кем был сам Султан Газин? Вне всякого сомнения, речь идёт о ещё одном псевдониме: «султан» – не личное имя, а почётный титул. Более того, о Султане Газине очень мало биографической информации, за исключением ряда непроверенных утверждений. Есть только два аутентичных источника, восходящих к этому времени, которые позволяют идентифицировать Султана Газина. В 1890 году газета сообщила, что Динмухамед Султан Газин оставил свой пост в газете, поступив студентом в Императорский Томский университет. В 1895 году автор второго источника, русский этнограф Григорий Потанин, сообщил, что в его экспедиции в Кокчетавский уезд принял участие студент Петербургского университета Султан Газин. [68] Таким образом, единственные два исторических источника, сообщающие о Газине, содержат противоречивые сведения о его месте учёбы. Более того, Потанин в своём описании Газина утверждал, что последний родился в Каркаралинском уезде близ реки Токрау – в тех самых краях, где появился на свет Алихан Букейханов. Под влиянием этой информации многие биографы стали приписывать Султану Газину отдалённое родство с Букейхановым. Но за вычетом этих двух упоминаний имя «Султан Газин» больше ни разу не появляется ни в одном историческом источнике. Если принять во внимание, что с 1890 по 1894 год Букейханов учился в Петербурге, а в 1895 году вернулся в Омск, можно предположить, что «Султан Газин» - ещё один псевдоним Букейханова, и, другими словами, Букейханов был одним из редакторов и переводчиков газеты. Единственный способ проверить обоснованность этой гипотезы – внимательно изучить архивы газеты и личные бумаги Букейханова, если, конечно, они уцелели до наших дней.

В ноябре 1889 года Жусуп Копеев опубликовал длинное толгау, которое послужило прообразом ещё одного стихотворения Абая. В этом толгау Копеев, мулла-джадид, получивший образование в Туркестане, призвал казахов найти решение главных проблем, с которыми столкнулись их общины: праздность молодёжи, обнищание джатаков, и всеобщее отсутствие интереса к торговле и земледелию. [69] Копеев не был лириком: он хотел использовать письменную поэзию, чтобы поставить перед широкой аудиторией важные общественные вопросы. Самое дидактическое из стихотворений Абая, в XX веке получившее название «Восимистишия», позаимствовало все идеи из стихотворения Копеева. Но, как представлялось в XX веке, стихотворение Абая звучало совершенно иначе: оно не только использовало такое новшество, как восьмистрочные строфы вместо традиционного копеевского толгау, но, что не менее важно, высказывалось куда более сурово. Зададимся вопросом: кто переделал стихотворение Копеева подобным образом, а затем приписал его поэту по имени Абай?

В 1994 году советская исследовательница Ушкультай Субханбердина опубликовала обзор прозы и стихов, опубликованных в «Киргизской степной газете» с 1888 по 1902 год, но не включила в раздел, посвящённый 1889 году, тексты Букейханова и Копеева. [70] Этот факт может служить доказательством того, что некоторые учёные давно знали правду: в сталинское время советские поэты и пропагандисты получили задание вымарывать из казахской истории Букейханова и Копеева и приписывать их идеи и труды поэту и мыслителю по имени Абай.

Субханбердина, как и некоторые её советские коллеги, в том числе Хайржан Бекхожин, Михаил Фетисов и Заки Ахметов, указывали на таинственность первого появления текстов Абая в XIX веке. Дважды, в 1964, а затем в 1996 году, Субханбердина указывала на невероятное сходство между канонической поэмой Абая «Искандер» и рассказом «Надменный военачальник», опубликованном анонимным автором в «Киргизской степной газете» в январе 1895 года; Субханбердина открыто предположила, что автором рассказа мог быть сам Абай. [71] Это предположение прозвучало как гром среди ясного неба. Коллеги Субханбердиной, возможно, встревоженные сходством поэмы Абая и анонимного рассказа в «Киргизской степной газете», выступили с несколькими разными теориями. Многие считали, что поэму Абая вдохновил эпос «Искандер-наме», написанный в XII веке персидским поэтом Низами – несмотря на то, что Абай придерживался прямо противоположного взгляда на героя поэмы, осуждая его за алчность и расточительность. Кроме того, гипотеза Субханбердиной означала, что Абай, возможно, был не только поэтом, но и автором прозаических рассказов. Что же заставило одного из самых уважаемых советских учёных выдвинуть подобное предположение? Это означает, по меньшей мере, что Субханбердина желала усложнить официальную биографию Абая и понимание этой биографии читателями.

Рассказ «Надменный военачальник» вышел в «Киргизской степной газете» в 1895 году. Это не совпадение. 1895 год ознаменовался и другими событиями, связанными с историей текстов Абая. В газете появились новые тексты и новые идеи, которые в XX веке будут приписаны Абаю. Например, некто, писавший под псевдонимом Ш.Х. прислал в газету открытое письмо, содержавшее не только идеи, но и фразы, которые почти в точности повторятся в двух стихотворениях Абая. В одном письме, раскритиковав нескольких казахов – авторов писем в газету за то, что они пишут только с целью льстить крупным чиновникам, Ш.Х. заметил: «Даже если мы пишем, зачем подписываться настоящими именами? Всё с той же целью пустой похвальбы». [72] Эта же мысль содержится и в знаменитом заявлении Абая по поводу анонимности, прозвучавшем много лет спустя: «Не стремись узнать имя написавшего, лучше запомни его слова». [73] Впоследствии Ш.Х. подверг критике редакцию газеты за публикацию сказок, не служивших никакой общественной цели: «Эта газета печатается для того, чтобы читатели могли брать друг с друга пример, учить друг друга. Не для забавы». Почти так же высказался и Абай в своей знаменитой фразе: «Не для забавы я слагаю стих, не выдумками наполняю стих, для чутких слухом, сердцем и душой, для молодых я свой рождаю стих...» [74] В советское время учёные, обеспокоенные слишком большим сходством фраз из письма Ш.Х. и знаменитейших поэтических строк Абая, предполагали, что за псевдонимом Ш.Х. скрывался «Шакарим Кудайбердиев», и это письмо, написанное юным Шакаримом, впоследствии усовершенствовал его дядя Абай. [75]

В газете нередко встречались опечатки, и инициалы С.Г. и Ш.Х. могли относиться к ещё одному человеку – Султану Шахин-Герею Букееву. О нём мало что известно, кроме того, что он получил высшее образование в Омске, прекрасно владел как казахским, так и русским языками, был талантливым поэтом, и, возможно, был старшим родственником Букейханова. По данным как минимум одного источника, Шахин-Герей собирал казахскую народную поэзию, и, подобно Ибраю Алтынсарину, составил казахскую хрестоматию. [76] Работал ли Шахин-Герей редактором, писал ли он в газету – неизвестно; лишь дальнейшие архивные изыскания могут пролить свет на профессиональную деятельность этого образованного потомка казахских ханов.

Почему Букейханов использовал так много псевдонимов? Для этого могло быть много причин. Принимая во внимание его интерес к русской литературе, нетрудно понять, почему он использовал некоторые псевдонимы, в первую очередь А.Н. и Перепёлка (в «Киргизской степной газете») и V. (в различных русских газетах в 1896-1897 годы, а затем в 1908-1909 годы). [77] Эти псевдонимы очень сходны с теми, под которыми Николай Некрасов, поэт и редактор влиятельного русского литературного журнала «Современник», публиковался как в самом «Современнике», так и в других изданиях: Н.Н., Перепельский и В. Возможно, что Букейханов намекал своим читателям на то, что он, подобно Некрасову, будучи редактором, публикуется в собственной газете.

Очевидно, что Букейханова вдохновил пример Некрасова, часто писавшего под псевдонимами. Подобно Некрасову, он, вероятно, стремился создать активную общественную площадку, на которой проходило бы открытое обсуждение актуальных вопросов между многочисленными участниками. Но могли быть и другие причины для использования псевдонимов. Возможно, Букейханов, будучи чингизидом, не хотел, чтобы его имя ассоциировалось с поэзией или каким-либо иным художественным занятием. Букейханов намекнул на этот мотив в статье 1905 года, в которой он впервые упомянул имя «Абай», и в которой он объяснил отказ Абая от поиска славы поэта таким образом: «Возможно, он не хотел позорить себя званием поэта, ведь степные вельможи презирали поэтов. Киргизские султаны гордились тем, что среди них не было ни шаманов, ни поэтов». [78] Эти строки странны и противоречат словам самого же Букейханова, который немногим позже сообщил, что Абай был потомком судей (биев), а не султанов. Весьма вероятно, что слова об отказе Абая от личной славы относились к положению самого Букейханова. Возможно, представление его племени торе о своём превосходстве в обществе и стало главной причиной, помешавшей Букейханову публиковать стихи в «Киргизской степной газете» под собственным именем.

Какой бы ни была причина, нет сомнений, что Букейханов отделял свою политическую карьеру от своей деятельности как журналиста и литератора. До самого своего расстрела в 1937 году он продолжал публиковать под разными псевдонимами литературные переводы, критические статьи и поэзию, в то время как статьи и речи, связанные с его ролью лидера Алаш-Орды, выходили под его собственным именем. Но после большевистской революции тактика Букейханова обернулась против него самого. Оказалось, что слова, написанные им много лет назад под разными псевдонимами, можно украсть и исказить, и это с готовностью сделают советские пропагандисты, получившие указания относиться к Букейханову как к врагу народа.

V. Ранние источники на русском языке

«Киргизская степная газета», являясь казахоязычным приложением к омской газете «Акмолинские областные ведомости», была местом межкультурного диалога. В ней активно публиковались Алихан Букейханов, Жусуп Копеев и, возможно, родственник Букейханова Шахин-Герей. Но бóльшая часть материалов исходила от русских востоковедов – В.В. Григорьева, В.В. Радлова. Н.И. Ильминского, Н.П. Остроумова, А.В. Васильева и А.Е. Алекторова. Их главной целью было отстаивание царской обрусительной политики, и в первую очередь они стремились вбить клин между казахами и их соседями-мусульманами. Они писали статью за статьёй, подчёркивая преимущества русского образования по сравнению с мусульманским и предостерегая казахов против коварных намерений купцов-мусульман и мулл из татар и сартов. [79] Некоторые из русских востоковедов зашли так далеко, что разжигали межэтнические конфликты, распространяя лживые истории – например, утверждали, что татары считают казахов (киргизов) потомками татар, не имеющими собственных предков. [80]

Несмотря на пропагандистские усилия русских востоковедов, «Киргизская степная газета» стала катализатором национальных идей, познакомив своих казахоязычных читателей не только с антимусульманским подходом царской власти, но и с экономическими опасностями оседания на землю в деревнях и городах и утраты земель предков, которые занимали русские переселенцы. Букейханов, будучи читателем и корреспондентом газеты (а, возможно, и редактором), изучал её страницы на протяжении долгих лет; практически несомненно, что именно здесь зародились его мысли о независимой Алаш-Орде. Глубокая вовлечённость в публикацию газеты, вероятно, помогла ему не только развить свои политические взгляды, но и освоить технологии нарративной пропаганды, при помощи которой русские востоковеды стремились навязать свои взгляды. В частности, на Букейханова наверняка сильно повлиял некролог Ибрагима (Ивана Алексеевича) Алтынсарина, первоначально опубликованный в «Оренбургском листке», а затем, в августе 1889 года, переведённый и перепечатанный в «Киргизской степной газете». [81] В этом некрологе использовалось несколько методов, которые будут воспроизведены в первом русскоязычном тексте, называющем «Абая» по имени – в некрологе Абая за авторством Букейханова, опубликованном в 1905 году в газете «Семипалатинский листок». [82]

Русские авторы некролога Алтынсарина подчёркивали, что Алтынсарин обязан своей выдающейся карьерой писателя и просветителя трем годам русско-казахской начальной школы и влиянию ряда русских, сыгравших в его жизни роль отца. Подчёркивая символический смысл его имени (Ибрагим, то есть Авраам), русские авторы заявили, что «Алтынсарин был первым апостолом среди киргиз, вносившим свет цивилизации европейской и любви к России в среду тёмных номадов своего племени». Некролог Абая был куда менее антиказахским, но и он подчёркивал символическое значение имени Ибрагим. Он тоже подчёркивал, что образование Абая продлилось всего лишь 3 года. И, что особенно важно, он тоже изображал Абая казахом, обязанным своим интеллектуальным развитием в первую очередь образованным русским, а художественным развитием – постоянному чтению русской литературы. Букейханов сообщил, что Абай получил своё прозвище от матери в юном возрасте, стал устным народным поэтом в молодости, и лишь позже, после долгих лет погружения в русскую литературу, стал автором письменных стихов.

Этот некролог, опубликованный в 1905 году, появился неожиданно. К этому времени русские этнографы на протяжении десятилетий изучали Среднюю Азию, составляя заметки о географии, экономике и культуре региона. Но, хотя Букейханов утверждал, что Абай был известным поэтом в своём роду Тобыкты, ни один русский этнограф ни разу не упоминал его имени. В самой исчерпывающей библиографии, составленной в 1900 году издателем Александром Алекторовым, перечислены статьи Жусупа Копеева, но нет ни одного упоминания о таком поэте, как «Абай», «Ибрагим Кунанбаев» или «Ыбырай Кунанбай». [83] В 1895 году Алекторов уже опубликовал статью о поэте-певце Курманбае, знаменитом за пределами своего Кустанайского уезда, но ни словом не обмолвился о поэте по имени Абай. [84] Конечно, отсутствие Абая в библиографии Алекторова не является достаточным доказательством, что Абая не существовало. Но она даёт сильное основание думать именно так. Если бы такой русофил поэт, как Абай, на самом деле существовал, то даже если бы он был известен только среди своего племени, русские этнографы помчались бы к нему, чтобы записать или скопировать его стихи.

Ожидая, что читатели, возможно, пожелают задать ему вопросы о поэте, чьё имя никто раньше не слышал, Букейханов выстроил нарратив своего некролога таким образом, чтобы объяснить отсутствие письменных следов поэзии Абая. Он сказал, что в молодости Абай записывал стихи на клочках бумаги и раздавал их людям из своего племени. Позже Абай писал стихи в своё свободное время, по большей части для себя самого, не собирая их в книгу. Другими словами, сообщал Букейханов, если читатели раньше не слышали имени «Абай» или «Ибрагим Кунанбаев», это было потому, что стихи Абая никогда не появлялись в печати. Но в скором времени, сообщил Букейханов в конце своего некролога, книга стихов Абая будет опубликована Императорским Российским Географическим обществом, под редакцией самого Букейханова. Этому сообщению, однако, не суждено было оправдаться. Книга стихов Абая вышла только в 1909 году, в Петербурге, в издательстве Бораганского и К° – впрочем, как мы указали выше, аутентичность этого издания по-прежнему вызывает много вопросов.

Почему в 1905 году Букейханов опубликовал некролог Абая? Один из возможных ответов заключается в том, что после успеха двух стихотворений, опубликованных в «Киргизской степной газете» в 1889 году, Букейханов писал и другие стихи, желал опубликовать книгу этих стихов (при помощи своих связей в Географическом обществе), но при этом хотел издать их от лица другого человека – того, кто прожил яркую и вызывающую интерес жизнь, но уже покинул этот мир, а значит, ему нельзя будет задать никаких вопросов. Для Букейханова это означало возможность сохранить анонимность в своей литературной деятельности (стихи, переводы, критика), к чему он всегда стремился.

В 1954 году, вскоре после смерти Сталина, историк Алькей Маргулан обнаружил в Ленинграде, в архивах Географического общества, рукопись, содержавшую двенадцать стихотворений, на тот момент приписывавшихся Абаю. Рукопись была подписана псевдонимом А.К., но это не обеспокоило советских историков, рекламировавших это открытие как доказательство того, что Абай действительно существовал. [85] Принимая во внимание место, где была сделана находка, использование псевдонима и общественно-активную позицию автора стихов (под названием «О положении современных киргиз»), автором, вероятно, был сам Букейханов. Советские учёные, приписавшие стихи Абаю, никогда не осмелились бы и заикнуться о такой вероятности, потому что в 1954 году и в последующие годы Букейханов стал запретной темой – он был вычеркнут из истории.

Однако исследования Маргулана и других советских учёных, в сущности, намекают на возможность авторства Букейханова. По их словам, стихи были записаны в 1897 году русским журналистом по имени Владимир Кудашев, со слов неизвестного казахского устного поэта, и переведены им на русский язык. Именно в 1897 году Букейханов под псевдонимом «V.» опубликовал отчёт об экспедиции в Степной край, организованной Географическим обществом, в которой он принял участие, лично встретившись с графом Кудашевым. [86] Если предположить, что неизвестным казахским поэтом, на которого опирался Кудашев, был сам Букейханов, все кусочки пазла сойдутся. Заодно это объяснит, почему стихи были подписаны псевдонимом «А.К.»: вероятно, он является сокращением одного из самых частых псевдонимов Букейханова – А. Курманбаев или Асылкожа Курманбаев. Что ещё более важно, это объясняет, почему рукопись была двуязычной. Граф Кудашев, безусловно, не был способен перевести сложную казахскую поэзию на хороший русский язык, а Букейханов был в это время, возможно, единственным казахом Степного края, заинтересованным в создании письменнной литературы как на казахском, так и на русском языках. Следовательно, вполне вероятно, что Букейханов не только написал казахские стихи в рукописи, но и сам перевёл их.

В десятилетие, предшествовавшее 1905 году, Букейханов, возможно, писал стихи именно так, как, по его версии, их писал Абай: в свободное время, в основном для себя, не пытаясь ничего напечатать или опубликовать. Параллельно с этим он, возможно, думал не только о псевдониме, но и о выстраивании целого образа поэта. Возможно, он намекал на существование этого поэта в общении с некоторыми русскими коллегами.

Например, Николай Коншин, член Географического общества, который был редактором «Семипалатинского листка» в тот самый момент, когда Букейханов опубликовал там некролог Абая, в 1900 году напечатал научную статью, включавшую в себя генеалогию всех родов Среднего жуза, изложенную со слов казаха из рода Тобыкты (Тобукты), знаменитого в Семипалатинске, но не пожелавшего назвать своё имя. [87] Вероятно, этим неизвестным казахом опять же был Букейханов, который, приняв в 1895-1901 годах участие в научных экспедициях русского статистика Фёдора Щербины, имел возможность собрать исторические сведения о Среднем жузе. Это не помешало советскому учёному Михаилу Фетисову, писавшему много лет спустя, авторитетно заявить, что неизвестным казахским источником научной статьи Коншина был никто иной, как Абай – таким образом, Абай оказался не только поэтом, но историком и учёным. [88] Непонятно, на каких данных основывался Фетисов, делая это заявление. Даже Букейханов в своём некрологе 1905 года не изображал Абая историком или учёным.

В статье 1903 года, написанной географом Александром Седельниковым, можно увидеть другое, куда более очевидное указание на то, что Букейханов рассказывал своим русским коллегам. В этой статье, посвящённой киргизскому [казахскому] народному творчеству, Седельников в двух фразах упоминает киргизского поэта по имени «Кномбай», который перевёл «Евгения Онегина» и многие стихи Лермонтова, а также сам написал лирические стихи, «изящные по форме и поэтические по содержанию». [89] В недавние годы статья Седельникова выдвигалась как исторический источник, доказывающий, что поэт Абай существовал и носил отчество Кунанбаев. Но указание Седельникова на «Кномбая» сомнительно по двум причинам. Во-первых, в это время казахские акыны и бии были известны под своими личными именами или прозвищами, но не под именами своих отцов. Другими словами, указание Седельникова может относиться только к поэту, личное имя или прозвище которого было «Кномбай». Любая иная интерпретация – ошибочна и проистекает от недостаточного понимания исторического контекста, в котором это указание было сделано. Вероятно, Седельников узнал о «Кномбае» от Букейханова. Седельников был хорошо знаком с Букейхановым: оба они жили в Омске, работали учителями, принимали участие в исследовательских экспедициях, и даже выступили как соавторы научной статьи, напечатанной в той же самой книге, в которой Седельников оставил своё знаменитое, но загадочное упоминание о «Кномбае».

Учёных, ищущих доказательство того, что поэт «Абай» на самом деле носил фамилию Кунанбаев, указание Седельникова может только обескуражить. Дело в том, что в 1915 году Букейханов (под псевдонимом «Галихан») опубликовал в газете «Казах» краткий некролог Какитая Кунанбаева, племянника поэта Абая, в котором он указал, что уже встречался с ним в 1900 году. [90] Если в 1900 году Букейханов уже знал фамилию поэта, почему же он не сообщил своему другу и коллеге Седельникову полное имя поэта или даже его прозвище «Абай»? Этот вопрос отражает куда более масштабную проблему: исторические факты и официальная версия биографии Абая до такой степени противоречат друг другу, что любой, кто изучает официальную биографию Абая, постоянно имеет дело с головоломками. Самое вероятное решение данной конкретной головоломки выглядит так: в 1903 году Букейханов ещё не знал настоящего имени Абая, потому что ещё не придумал его.

Но, по всей вероятности, когда в 1905 году Букейханов опубликовал некролог Абая, у него была и другая цель, кроме создания образа кочевника-казаха, от лица которого можно издать сборник стихов. Вероятно, тот факт, что Букейханов напечатал некролог на русском, а не казахском языке, и подписал его своим собственным именем, лучше всего указывает на истинную цель некролога. Как было уже показано выше, Букейханов, до самой своей смерти в 1937 году, всегда подписывался псевдонимами, если его тексты не имели политического значения. Если он подписался своим именем, это значит, что написанный им некролог был политическим заявлением. За несколько месяцев до этого Букейханов вместе с другими казахскими националистами, в том числе Ахметом Байтурсыновым и Миржакипом Дулатовым, подал петицию с 14 500 подписями, требовавшую от российского правительства уважения казахских религиозных свобод и собственности на землю. [91] Некролог, подписанный собственным именем Букейханова, был частью этого же политического проекта. Абай стал художественным компонентом этого проекта: это был человек, которого он мог с гордостью представить российскому правительству, кочевник-казах, который смог в полной мере воспринять русскую культуру, не оставив своего кочевого образа жизни.

Политический проект Букейханова ещё не перерос в политическую партию. Это произойдёт только в 1917 году, когда возникнет Алаш-Орда. С 1905 по 1917 год Букейханов, Байтурсынов и Дулатов будут вместе работать над множеством культурных проектов, в том числе и над прославлением образцового жизненного пути и великого творчества кочевника-казаха XIX века, блистательного поэта и мыслителя по имени «Ибрагим (Абай) Кунанбай».

Продолжение: https://www.zaurebatayeva.blog/post/загадка-абая-величайший-неизвестный-поэт-казахстана-2

[1] Абай. Өлсем орным қара жер сыз болмай ма. // Абай шығармаларының екі томдық толық жинағы. / Ред. Е. Дүйсенбайұлы. Алматы, 2005. 2-том, 22-бет.

[2] Абай. Білім таппай мақтанба. // Абай шығармаларының екі томдық толық жинағы. / Ред. Е. Дүйсенбайұлы. Алматы, 2005. 1-том, 60-бет.

[3] Жаксылыков А.Ж. Поэтика и эстетика Абая. Алматы, 2012.

[4] Камбарбаева Г.М. Стихи Абая в переводе на русский язык. // Филологический сборник. Вып.3. - 1964. Алма-Ата, 1964. С. 55-62. Доступно по адресу: http://abai.kaznu.kz/rus/?p=504

[5] Әуезов М. Абай жайын зерттеушілерге. Шығармаларының елу томдық толық жинағы. Алматы, 2004. 15-том, 30-33 бет.

[6] Букейханов А.Н. Абай (Ибрагим) Кунанбаев. // Семипалатинский листок. 1905. Вып. 250.

[7] Ostrowski D. Who Wrote That? Authorship Controversies from Moses to Sholokhov. Ithaca and London, 2020.

[8] Жансүгіров I. Кіріспе. // Абай Құнанбайұлы. Толық жинақ. Қызыл Орда, 1933. 5-бет.

[9] Сол жерде.

[10] Ахметов З. Новое о переводах Абая из М.Ю. Лермонтова. // Тюркологический сборник. 1951. Вып. 1. С. 31-42. Ахметов З. Кемел ақын, кемеңгер ойшыл. // Абай шығармаларының екі томдық толық жинағы. / Ред. Е. Дүйсенбайұлы. Алматы, 2005. 1-том, 6-33 бет.

[11] Анастасьев Н.А. Абай: Тяжесть полёта. М., 2008. С. 7. [12] Тажибаев Т.Т. Просвещение и школы Казахстана во второй половине XIX века. Алма-Ата, 1962. С. 270.

[13] Көпей-ұлы Ж. Біздің қазақ жұртының бала оқыту тариқасын айтамын // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 38-саны. А.Н. Қ оязының молдаларының баяны // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 19-саны.

[14] Khalid A. The Politics of Muslim Cultural Reform: Jadidism in Central Asia. Berkeley, 1998. P. 21-22.

[15] Ibidem.

[16] Огрызко В.В. Чего мы не знаем об Абае и его великом певце: развенчивая мифы вокруг великой эпопеи Мухтара Ауэзова. Часть 1. // Литературная Россия. 2018. Вып. 27.

[17] Сулейменов О.О. Аз и я: книга благонамеренного читателя. Алма-Ата, 1975.

[18] Исмаилов Е. Акыны : монография о творчестве Джамбула и других народных акынов. Алма-Ата, 1957. Стр.188-89.

[19] Джамбул Джабаев. Приключения казахского акына в советской стране. Статьи и материалы. / Под ред. К. Богданова, Р. Николози и Ю. Мурашова. М., 2013.

[20] Zemskova Е. Soviet «Folklore» as a Translation Project: The Case of Tvorchestvo Narodov SSSR. // Translation in Russian Contexts: Culture, Politics, Identity. London, 2017.

[21] Соболев Л.С. Поэт-мыслитель. // Абай Кунанбаев. Лирика и поэмы. М., 1940.

[22] Тарасова А.Ю. Песни на заказ: Как советские поэты-переводчики становились авторами псевдофольклора. Опубликовано 29 мая 2018 г. https://iq.hse.ru/news/219573373.html (Режим доступа 10 июля 2020 г.) https://iq.hse.ru/en/news/221095175.html

[23] Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем в трёх томах. Т. 1. Стихотворения. М., 2009. С. 305.

[24] Cameron S. The Hungry Steppe: Famine, Violence, and the Making of Soviet Kazakhstan. Ithaca, 2018. Русский перевод: Камерон С. Голодная степь. Голод, насилие и создание Советского Казахстана. М., 2020. Kindler R. Stalin’s Nomads: Power and Famine in Kazakhstan. Pittsburgh, 2018.

[25] Жансүгіров I. Кіріспе. // Абай Құнанбайұлы. Толық жинақ. Қызыл Орда, 1933. 5-6 бет.

[26] Букейханов А.Н. Абай (Ибрагим) Кунанбаев. // Семипалатинский листок. 1905. Вып. 250.

[27] Әуезов М. Абайдың туысы мен өмірі. Абай Құнанбайұлы. Толық жинақ, Қызыл Орда, 1933, 374-бет.

[28] Тоғжанов Ғ. Абай. Қазан, 1935. 9-12 бет.

[29] Сол жерде. 103-110 бет.

[30] Сол жерде.

[31] Байтұрсынов A. Қазақтың бас ақыны. // Қазақ. 1913, 39-саны

[32] Шығарушылар алқасынан. // Абай шығармаларының екі томдық толық жинағы. / Ред. Е. Дүйсенбайұлы. Алматы, 2005. 1-том, 3-4 бет.

[33] Әбуова Г. Абайдың алғашқы кітабы. // Парасат. 5-саны, 17-бет.

[34] См.: http://www.library.kz.

[35] Шығарушылар алқасынан. // Абай шығармаларының екі томдық толық жинағы. / Ред. Е. Дүйсенбайұлы. Алматы, 2005. 1-том, 3-4 бет.

[36] Орыс тіліне аударылған Абай өлеңдері (Стихи Абая в русских переводах). Центральная научная библиотека. № 598. http://nblib.library.kz/elib/library.kz/rukopisy/598/11.html

[37] Әуезов М. Абай жайын зерттеушілерге. // Шығармаларының елу томдық толық жинағы. Алматы, 2004. 15-том, 32-бет.

[38] Букейханов А.Н. Абай (Ибрагим) Кунанбаев. // Семипалатинский листок. 1905. Вып. 250.

[39] Kennan G. Siberia and the Exile System. Vol. 1. New York, 1891. P. 184. Русский перевод (к сожалению, неполный): Кеннан Дж. Сибирь и ссылка. СПб., 1906. С. 101.

[40] Ibidem. p. 184. Там же. С. 102. Имя «Ибрагим Конобай» в русском переводе пропущено.

[41] Байтұрсынов А. Қазақтың бас ақыны. // Қазақ. 1913, 43-саны.

[42] Ауезов М. Абай (Ибрагим) Кунанбаев. Жизнь и творчество. Абай Кунанбаев. Лирика и поэмы. Москва, 1940. С. 27-28.

[43] Анастасьев Н.А. Абай: Тяжесть полёта. М., 2008. С. 203.

[44] Библиотека Томского государственного университета сделала много выпусков «Дала уалаятының газеті» доступными онлайн, тем самым открыв доступ к важной, но малоизученной части истории казахов.

[45] Гәзет шығаратындардан. // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 1-саны.

[46] Көпей-ұлы Ж. Баян ауылдан. // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 48-саны.

[47] Остроумов Н.П. Сарты. Этнографические материалы. Ташкент, 1896. С. 171.

[48] Ремнёв А.В. Татары в казахской степи: соратники и соперники Российской империи. // Вестник Евразии. 2006. № 4. С. 24.

[49] Көпей-ұлы Ж. Қазаққа пайда мынау малын бақсын. // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 45-46-саны.

[50] Қыр баласы. Хат баспаханаға. // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 24-саны.

[51] Сильченко М.С. Абай и русские демократы. 1947. № 10.

[52] Фетисов М.И. Зарождение казахской публицистики. Алма-Ата, 1961. С. 322. Фетисов цитирует диссертацию Хайржана Бекхожина, опубликованную в 1949 году.

[53] Букейханов А.Н. Киргизы. // Формы национального движения в современных государствах: Австро-Венгрия. Россия. Германия. / Под ред. А.И. Кастелянского. СПб., 1910. С. 593-594.

[54] Субханбердина Ү. Айқап. Алматы, 1995, 16-17 бет.

[55] Сатыбалдиев А. Духовное наследие. Алматы, 1987.

[56] Толстой Л. Қажы Мұрат. Мәскеу, 1924

[57] Трагедия казахского аула. 1928-1934: Сборник документов / Сост. А.С. Зулкашева (ответств.), Г.Т. Исахан, Г.М. Каратаева. – Алматы, 2013. Т. 1. С. 692.

[58] А.Н. Ықтиятты болыс. // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 45-саны.

[59] С.М.Ш. Баян ауылдан. // Дала Уалаятының Газеті. 1890, 3-саны..

[60] Жанатай-ұлы К. Атауы жоқ өлең // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 7-саны. Авторы мен Атауы жоқ өлең // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 12-саны.

[61] Анастасьев Н.А. Абай: Тяжесть полёта. М., 2008. С. 196.

[62] Фетисов М.И. Зарождение казахской публицистики. Алма-Ата, 1961. С. 322; Субханбердина Ү. Абайдың көзі тірісінде басылған шығармалары. Дала Уалаятының Газеті: 1888-1902. Алматы, 1996, 20-бет.

[63] Көпей-ұлы Ж. Баян ауылдан. // Дала Уалаятының Газеті. 1889, 48-саны.

[64] Әуезов М. Абай туралы Көкпай ақсақал мен баласы Тұрағұлдың естеліктері (воспоминания). // Абай Құнанбайұлы. Толық жинақ. Қызыл Орда, 1933, 385-386 бет.

[65] Бекхожин Х. Қазақ баспасөзінің даму жолдары (1860-1930). Алматы, 1964, 50-бет; Фетисов М.И. Зарождение казахской публицистики. Алма-Ата, 1961. С. 53.